— Так оно же прежнее, — сказал Гунчев (козы стояли на прежнем месте, и Илия Авджиев был тут же).
— Гунчев! — взорвался Лесовик. — Хочу тебе напомнить, что ты на партийном собрании. Если решил высказаться, высказывайся!
— Это записывать? — спросил Генерал.
— Нет, — отрезал Лесовик, — записывай только высказывания, и то вкратце. — Он встал, принес чистые листы и положил их перед Генералом. — Мы, Гунчев, слушаем тебя.
— Да я-то начну, Лесовик, но не в этом дело.
— А в чем?
— И я спрашиваю, в чем? Вот ты говоришь, надо остаться… Но посмотри, сколько нас. Сам хорошо знаешь, мы с Йорданом Брадобреем работы не боимся. Вот хоть сейчас скажи: идите, вытащите из трясины трактор, и мы сразу же пойдем и вытащим.
— А кто говорит, что вы боитесь? Оставь трактор в трясине и давай по существу.
— По существу… — подхватил Гунчев, но глаза его никак не могли оторваться от коз, а сами козы словно приросли к ограде Илии Авджиева. — Да, были у нас и козы, и овцы, и много другого скота, а теперь одна птицеферма осталась, где с утра до ночи, засучив рукава, хлопочет Зорька. Ты, Лесовик, говоришь, чтобы мы остались. — Гунчев потупил свои кроткие, женские глаза, полные нежности. — А сам не видишь, что уже и оставаться-то некому. Босьо, Спас, бабка Воскреся и нас трое… еще Дышло, Зорька и Недьо с маленьким Димитром — да это дите, Лесовик, здесь одичает!
— Ты о ребенке не пекись, у него родители есть…
Генерал записывал. Но он снова увлекся и вставил в высказывание Гунчева много другого — о Зорьке и Недьо, о маленьком Димитре, о том, как однажды ночью в их дворе, вернее, в их двух дворах, между которыми больше не было плетня и потому они превратились в один общий двор, собралось почти все село — ждали рождения ребенка; о том, как Дачо сказал, что у женщин в этом возрасте кровь становится ядовитой, а жена его обрезала; Бе-же-де тогда объяснял про второй путь, а кто-то, кажется опять же Дачо, сказал, что его во сне клевала в лицо сова и что это не к добру… И тут на крыльцо вышла бабка Воскреся и крикнула: «Поздравляю, люди добрые, мальчик родился!» И его окрестили именем деда Димитра Столетника, чтобы жил он больше ста лет и вырос опорой селу, и как они перед этим решили, что если родится девочка, ее назовут именем села, а если мальчик, то именем деда Димитра Столетника.
— Да как же не печься? — возразил Гунчев. — Мне его жалко, Лесовик.
— Гунчев, когда мы голосовали за повестку дня, я вас спрашивал, есть у вас какие-нибудь поправки и предложения или нет? Почему ты не предложил обсудить положение маленького Димитра?