…Вот он ткнул стрекалом в спины волов, и они ступили в борозду, тяжело и неспешно. Хрястнула земля, вспоротая лемехом, стерня шипела и лопалась. Отваливались вывороченные серо-коричневые пласты. Камень попадется — Дышло остановит волов, обматерит его и зашвырнет на соседскую ниву. Сосед в свою очередь остановит волов, поднимет камень и зашвырнет на ниву Дышла. Потом оба, бросив работу, кинутся на межу и вцепятся друг другу в глотки — за то, что кто-то из них якобы отпахал четверть метра чужой земли… «Ну и дурачье же мы были! — покачал головой Дышло. — Вот она, землица, — бери не хочу! Некому вспахать, выполоть, собрать кукурузу и подсолнечник. Все теперь нос от нее воротят. Завтра явятся Ликоманов с Лесовиком, примутся мерить и голову ломать, на что бы ее употребить — такую на сегодняшний день нерентабельную».
Его снова скрутила сердечная боль, в виски дробно застучали молоточки. «Постой, погоди чуток!» Дышло поднялся с земли и двинулся по тропке, взвалив на спину и дом, и крестцы, и плуг, и воловью упряжку. (Он едва тащился, ноги его подгибались!) И тогда он принялся их сбрасывать, захотелось освободиться, остаться одному — об этом он мечтал всю жизнь, а они снова садились на него верхом, не желая расставаться.
Да, человек единожды рождается и единожды умирает! Ноги сами выбрали дорогу, сами перешли вброд высохшую речку, а глаза указывали: где купался мальчонкой, где ловил у берега усачей, где ставил приманку из жмыха. Он вышел в луга, пахнуло выгоревшей нескошенной люцерной. Захотелось побежать домой, схватить косу и, размахивая ею, зашагать от одного края луга к другому… И вот он принялся косить — косить каждым своим шагом. Небо давило облаками, по спине ручьями тек пот, во рту горчило. Дышло выкосил весь луг, ноги вынесли его на пригорок: перед ним открылся нивяной простор Овечьего родника — аж до самых холмов.
Он перевел дух, боль маленько отпустила, глубоко в грудь вливался родимый воздух. Громадное кооперативное поле было убрано, жнивье волнистым укосом сбегало вниз по оврагу, и Дышло двинулся вперед, стараясь распознать то место, где когда-то была его нива. Повернул влево, здесь было большое поле Курдовских; нет, не Курдовских, а деда Неделчо; свернул и побежал вправо — стерня хрустела под ногами. Где-то рядом с шумом снялась стая ворон, он услыхал хлопанье крыльев, короткий, отрывистый грай и поднял голову к небу. «О господи, где же моя нива! Что-то места не признаю…» Там, в Рисене, стоя у транспортерной ленты, в облаке пыли, он мыслями уже вернулся на свою ниву, уже нашел ее, а здесь вот никак не может. Он опять вернулся в Рисен, опять встал на развилке, опять махнул шоферу, чтоб тот остановился, опять молчал в кабине — думал о ниве и о том, как бы успеть добраться…