— Постой! — крикнул Дышло. — Погоди чуток!..
Ему не единожды доводилось умирать. В первый раз — когда он подписал заявление. Тогда он едва дотащился до дому, выругал жену и ушел в хлев. Там он лег в ясли и ревел до беспамятства. Волы лизали ему шею, как собаки, и дивились, чего это хозяин забрался в ясли. Ослепленный яростью и слезами, он бился головой о саманную стену хлева, бился до тех пор, пока окончательно не обессилел. Потом утих, что-то в нем надломилось. А когда вышел из хлева, то был он черен, как обугленная, угасшая головешка. На другой же день он отвел волов на кооперативный двор, и телегу отдал, и борону… И навсегда от них отворотился. Волы жалобно промычали ему вслед. А один ударил под ребро вола, принадлежавшего раньше Караманчеву, и пропорол ему бок. Дышло увидел кровоточащую рану и со злорадством подумал, что никому до этого не будет дела. «Ну и пусть кровит!» — сказал он себе, но потом ему стало совестно, он вернулся и, разыскав деготь, смазал рану. «Разве скотина виновата? Откуда ей знать, что она теперь кооперативная!» Дочка — худая, злющая, вечно голодная, — вступила в РМС[27]. Глядя на него в упор, сказала: «Ты, батя, мелкий собственник! Душа у тебя мелкособственническая!» Он замахнулся, хотел дать оплеуху, но она увернулась. Взгляд ее он запомнил на всю жизнь. Потом вроде бы помирились, все пошло по-старому, только так и остались чужими. Что поделаешь?.. Вышла замуж, нарожала детей, один из них учится в Советском Союзе. Ну что ж, пусть учится — дело похвальное.
Говорят, человек умирает только один раз! Куда там, Дышло помирал несчетное количество раз: и когда вспахивали межи, и когда он собственными руками застрелил Алишко, и когда выкорчевывали грушу у Овечьего родника… Люди умирали на ночь, чтобы выспаться, а он умирал с наступлением утра, когда другие, выпутавшись из ночного короткого небытия своих жарких снов, воскресали для жизни. Шел на работу. Посмотришь — такой же, как все, даже живее, а на самом деле — мертвец. Пусть Спас утверждает, будто смерть прежде всего наступает в мозгу. Как бы не так! Вот здесь она начинается. Туточки! Где сейчас стянуло железным обручем. Треснет грудь, расколется сердце — и ты труп. Нечего больше от тебя ждать.
Дышло наклонился над родником, в прозрачной студеной воде возникло его отражение. Водомерки чиркали по щекам, прорезали морщины, заплывали в открытые глаза; а внизу были камешки, гладенькие, серенькие. Небо свалилось на дно, и сам Дышло висел в нем — серый, обросший, лицо худое, брови в пыли, глаза ввалились. Он горько усмехнулся своему отражению и отстранился. Это прозвище было у него такое: Дышло, а на самом-то деле звали его Иваном. Ну что ж, дышла делают из самого крепкого дерева.