— А шкура? — внезапно для себя спросила я.
— Шкура, кхе… Можно и шкуру, — приосанился Иоганн, назвав цену, — но сначала нужно будет дождаться, пока он обернётся полностью. Это может занять время.
— Оставайтесь у нас в Вольфахе! — выпалил кто-то.
— А что? Я могу, — скромно проронил Иоганн, — тем более, я ещё не всю округу облазил. Кто знает, вдруг этот оборотень… не единственный?
После его слов воцарилась тишина, но потом все дружно загалдели, что с таким защитником можно не бояться даже чёрта! Я посидела ещё немного и потом тихонько выскользнула на вечерние улицы Вольфаха. Намеревалась сразу же пойти к оборотню, но вместо этого гуляла по тёмным улицам кругами часа два, а то и больше, прежде чем набралась смелости.
Когда я подошла, Рикардо уже пришёл в себя и сидел, прислонившись спиной к прутьям решётки. Ожогов на коже от серебристой сети уже не было видно. Только на предплечье виднелась рана, уже сильно затянувшаяся. Кто-то сердобольный кинул оборотню штаны, чтобы тот не сидел в клетке обнажённым.
— А вот и ты, горячая девочка, умеющая стрелять, — усмехнулся оборотень, поскрёб щетину и упёрся затылком о прутья, глядя на меня.
Аманда подходит к клетке. Мои ноздри шумно втягивают воздух вместе с её запахом, проникающим внутрь. Он плотными кольцами тумана скручивается где-то под кожей и остаётся там.
Вдох-выдох.
И с выдохом в холодный воздух вырывается только горячий пар дыхания. А её самой внутри меня становится всё больше и больше. Мысли о ней занимают слишком много места. И кажется, что ещё одной точно не хватит укромного уголка внутри. Но нет. С каждой новой встречей — сотни новых оттенков, впечатлений и едва уловимых движений, замечаемых мной. Которые я нагло краду и прячу внутри. Сейчас на её лице совсем другое выражение, на которое мне больно смотреть. Разочарование? Обида? Злость? Стыд?
Она медленно обводит глазами меня всего, застыв на месте. Пока не говоря ни слова и не делая ни единого жеста в мою сторону. Но лучше бы, подобно недоумкам из Вольфаха, швырнула в меня гнилым яблоком. Молчаливый упрёк в её глазах хуже всего. И я чувствую себя помойным склизким отбросом, валяющимся где-то в придорожной канаве. Виноватом в столь многом, что кажется невозможным исправить и треть из сделанного. Хотя в одном я не виноват. Но и всего другого хватает с лихвой, чтобы захотелось вырвать своё нутро и избавиться от звериной ипостаси. Захотелось так сильно, как никогда прежде. Содрать живьём и отдать дубильщику, пусть бы как следует обработал звериную шкуру, избавил от лишнего и вернул чистой. Такой, какой она и должна быть рядом с малышкой.