Но она никогда не сможет стать его любовницей в полном смысле слова. Не играет ли он с огнем? Нет, определенно нет. В его грязном прошлом есть вещи, которые невозможно отрицать. Достаточно лишь взглянуть на свое отражение, чтобы доказать это! Вот почему в последнее время он старается не смотреться в зеркало. Физические черты – да, но до своего смертного часа он будет отрицать всякое сходство характеров. Одна мысль о том, что он хоть в чем-то похож на того человека… нет, никогда! Ни за что! Он запятнает себя позором, но его позор – ничто по сравнению с той ценой, которую заплатит невинное существо. Нет, даже и вопроса не возникает о том, чтобы Кристофер перешел определенную черту. Ни за что, никогда.
Но эта черта очень далека. Он перевернулся на спину, заложил руки за голову, посмотрел на звезды, которые виднелись сквозь дыры в прохудившейся крыше. Он не может по-настоящему заниматься любовью с Тахирой, но есть другие удовольствия, которые они могут разделить без риска. Он хотел бы увидеть ее при свете дня. Он хотел бы увидеть, как солнечный, а не лунный свет ласкает ее кожу, увидеть, светлеют или темнеют при свете ее большие миндалевидные глаза, какого цвета ее полные чувственные губы – вишневого или темно-розового… Все его мечты столь же невозможны, сколь и завершение их страсти, но в том, что он помечтает о том и другом, вреда нет.
Переодевание к званому ужину, который устраивала жена наследника престола, было долгим и сложным ритуалом, для которого обычно требовалось не меньше двух рабынь. Но сегодня, после того как перед ней разложили выбранный ею наряд, Тахира отпустила служанок. Она предпочитала остаться наедине со своими мыслями.
Мама любила яркие цвета: красный, желтый и синий, а Тахира предпочитала простые белые сорочки. По словам мамы, в прежние времена такие сорочки шились с разрезом до талии, но в последнее время женщины оценили искусство скрывать свои прелести. Мама смеялась над Тахирой, видя ее смущение, щипала ее за щеку и обещала: она объяснит это и многое другое, когда дочка подрастет. Ей так и не пришлось ничего объяснять – как и делать многое другое. Сорочка Тахиры скромно застегивалась на шее. Глядя на себя в зеркало, она отчетливо видела грудь, просвечивающую сквозь тонкую ткань. Темные соски распирали материю, словно напрашиваясь на ласку. Вчера ночью, когда Кристофер ласкал ее и взял сосок в рот, собственная реакция поразила ее. Вспоминая об этом сейчас, она ощутила отголосок той теплоты и сладости, какие испытала, когда она таяла в его объятиях. И его реакция тоже не оставляла сомнений в том, что он находил ее прелести соблазнительными. Ее считали красавицей – как, впрочем, и всех аравийских принцесс. Сестры тоже уверяли, что она красива, но сестры смотрели на нее любящими глазами. Во всяком случае, красота, настоящая или вымышленная, – сомнительное достоинство, как считала Тахира. Ее тело – товар, предназначенный для торга; с его помощью она приобретет мужа, который должен получать удовольствие, исполняя супружеский долг, – пока она ему не надоест. Но это не такое приобретение, которое доставит какое-то удовольствие ей.