— Фарца подкинула, — признался он. — Во дворе, — добавил, чтобы избежать дальнейших объяснений. — Взял по случаю, потом деньги понадобились, решил продать. И Карпухин заладил: уступи да уступи!.. Пристал как банный лист. Виноват, конечно, но разве откажешь?..
— А зачем тебе деньги, Юдин? — спросила баба Шура наивно.
Во дает, да! Ну как маленькая прямо! Зачем деньги человеку? Да чтобы жить! Борик пожал плечами, не находя так сразу, что и ответить. Нет, им нужно что-нибудь привычное, знакомое, что не выходит из их представлений о среднем советском десятикласснике. Ну, например, вот это:
— На магнитофон коплю уже три года. Давно мечтаю о хорошем магнитофоне!
Ну вот, кажется, в точку попал. Баба Шура переглянулась с историком. Иссякли ее глупые вопросы, что ли? Пора, значит, и повиниться. Самому как бы, чистосердечно…
— Я, конечно, очень виноват, — тихо вымолвил Борик, не поднимая отяжелевшей от кручины головы. — Еще я продавал магнитофонные кассеты с музыкальными записями. Это все из желания поскорее собрать нужную сумму на новый магнитофон иностранного производства. Теперь я понимаю свою ошибку. Прошу педсовет простить меня на первый раз и поверить, что больше этого не повторится…
Ну а дальше что? Про майку историк уже вряд ли что вякнет… Какие меры вы теперь примете? Борик осторожно поднял голову и оглядел учителей. Кажется, ничего, подействовало… Загалдели, закивали. Классная даже улыбнулась украдкой…
* * *
Фантастика! Ну прямо как Наденька, почти ведь слово в слово. Только этот еще и издевается над ними, кажется. Вот оно — одно поколение, один подход к жизни, одна хватка… Андрей Владимирович не выдержал этого фарса, сказал раздраженно:
— Ты свободен, Юдин!
И Юдин вышел этаким победителем, триумфатором. И кончилась эта комедия. И ничего-то он не добился… Он проиграл ему, своему ученику, этот неравный, если приглядеться, бой, но ведь бился-то он не с учеником и не с его отцом… А с кем же? Да, он не Иисус Христос, не сумел изгнать покупающих и продающих из храма, не сделал бича из веревок, и деньги у меновщиков не рассыпал, не опрокинул столы их и скамьи. А кто же он такой тогда? Учитель? Педагог? Будущий директор школы? Кто, если не смог победить, если торговали и будут торговать, как в вертепе разбойников, только хитрее, осторожнее, изворотливей?.. Андрей Владимирович безучастно прослушал, как их дружный педагогический коллектив промывает мозги заядлым курильщикам, как берет с них торжественное обещание искоренить эту дурную привычку, обещание, которое вряд ли под силу им исполнить, потому что легче пообещать, чтоб отстали, чем сделать, потому что все курильщики любят цитировать Марка Твена, его полюбившиеся, близкие сердцу слова о том, что нет ничего проще, чем бросить курить, и вообще потому, что Андрей Владимирович сам бросал и знает, как это дьявольски трудно. Потом был полоумный Коля Петров, и было его жалко. Потом, последним, пригласили будущую грозу и ужас школы. Оказывается, эта вихрастая и конопатая крошка из третьего «А» уже давно и прочно держит в страхе весь свой класс, и однокашники, парализованные этим страхом, носят ему из дома лучшие, любимые игрушки, и он отбирает их по праву сильного. И тут страсть к наживе, только на начальном, пещерном пока уровне, на уровне натурального хозяйства или обыкновенного, вульгарного грабежа средь бела дня. «Я больше не бу-у-у-ду-у!..» — пустил даже слезу малоопытный, не искушенный в своих рисковых делах юный грабитель. Врал, конечно… И куда они идут?