Он свернул на улицу Пржевальского. Ветер подул в спину. По безлюдной Гражданской бежала бездомная грязная собака неясной породы, как-то настороженно бежала, как по минному полю, точнее, как по диким джунглям, в которых каждый поворот, каждая подворотня — ага, сказал бы Груня, в джунглях и подворотня — короче, все там у них таит боль или смерть. Собака стороной обежала Славку по перекрестку, затравленно и совсем по-человечьи, словно с укором, взглянув на него через плечо. Шерсть слиплась у ней на брюхе и была грязна и влажна, хвост трусливо подобран, уши она, будто навсегда, прижала в отчаянии и страхе, и так вот бегала, не доверяя людям. Славка подумал об отце. Почему вдруг о нем? Наверное, и он малость ошалел уже от жизни, как этот пес, и побаивается матери, всех побаивается, и вообще почти разуверился в себе. По пустому мокрому тротуару были распластаны тусклые, серовато-желтые тополиные листья, затоптанные, несвежие, как давние чьи-то следы или как воспоминания. Собака была уже далеко впереди и вдруг шарахнулась в сторону, поджав хвост еще сильнее, засеменила как-то боком, пустилась что было мочи наутек. Из-под арки дома выкатил мотоциклист на грохочущем мотоцикле, погарцевал, будто в раздумье, куда ехать, и дал газу следом за обезумевшей от страха псиной.
«Вот сволочь!» — подумал Славка о мотоциклисте, вспомнил, как еще совсем недавно клянчил у матери к своему дню рождения такую же двухколесную дорогую игрушку и, может быть, впервые не стал расстраиваться, что мать ему тогда отказала.
И еще он подумал об отце: как же он работать будет сегодня после такой ночи, как станет выбиваться в люди, в настоящие мужчины? Хорошо хоть, матери не надо рано вставать — у них в журнале лафа, раньше полудня никто и носа в редакцию не кажет.
Мотоциклист развернулся, не доезжая улицы Плеханова, и протарахтел мимо. За сверкающим плексигласом красно-бело-синего шлема Славка, кажется, узрел лицо Борика Юдина — он, не он? — во всяком случае, у Борика имелись черные, как у металлиста, одежды, в заклепках пояс, штаны, забранные в черные высокие сапоги. И этот парень на мотоцикле тоже был выряжен во все черное. А Борика Славка видел как-то в толпе металлистов возле выхода из метро на канал Грибоедова — с цепью на шее, с зачесанными кверху волосами, с подведенными тушью глазами и с ненатурально алым румянцем на скулах. В школе он так не появлялся, конечно, и Славка тогда удивился: как же Борик живет так двойной жизнью? Или он в парике был тогда? И что Груня нашел в нем, что бегает вокруг да около, деньги на музыку переводит? Славкина бы воля, он бы и сейчас Борику палку в переднее колесо вставил. Обирает, гад, ребят, как данью, половину школы обложил и разъезжает себе на мотоцикле во время уроков. Надо, значит, с Груней работу провести, чтоб от Борика отвадить. Да с этим Груней!.. Проводил он уже с ним работу, и не раз ведь. Только с Груни все равно как с гуся вода. Водят его на веревочке, доят как сидорову козу, последние медяки высасывают, а ему хоть бы хны. Славка свернул на улицу Плеханова. До школы было рукой подать.