Он, совершенно оглушенный, затравленно огляделся по сторонам. Зал безумствовал, и он, и каждый, наверное, в этом общем безумстве был страшно одинок сейчас. Ему так вдруг подумалось, потому что безумство разъединяет. Какой-то тип размахивал надетым на палку женским бюстгальтером, словно был один, и некого было смущаться. Подсадная, что ли, утка? Так, видно, задумано, чтобы и на сцене и в зале мотались эти предметы женского туалета. Впрочем, дежурившие по проходам дружинники с красными повязками уже устремились к этому нарушителю порядка с самодельным флагом. А в чем он, порядок, в рок-клубе? Андрей Владимирович отпустил тугой узел галстука и промокнул со лба выступивший пот. Орать, топать ногами, свистеть, значит, можно, дозволяется, а вот лифчик на палку и махать им, как помелом, — это, выходит, ни в какие рамки не лезет, этого нельзя. Нет, надо поесть чего-нибудь либо уходить отсюда навсегда. Голова болела зверски!
Андрей Владимирович, согнувшись в три погибели, поднялся, поставил портфель на сиденье своего кресла и, не обращая внимания на знакомый клич — «не высовывайся!» — сзади, пошел к проходу.
— Я еще вернусь, — безнадежно крикнул он Наденьке, только услыхала ли она, и вообще, было ли ей сейчас до чего-нибудь дело?
В фойе было прохладно и пусто. Какая-то тетечка, очевидно, следящая тут за чистотой и порядком, спросила сочувственно:
— Что одолела окаянная?
Андрей Владимирович кивнул.
— Это, знаете, на любителя, — рассудила тетка и повела рукой, показывая на стены фойе. — И это тоже. К такому своя привычка нужна. А мне так — не поверите! — по ночам иной раз снится. Вон, вон, полюбуйтесь сами!..
Андрей Владимирович, чувствуя, что уши его облегченно отлегают, медленно прошелся вдоль стен фойе, приходя потихоньку в себя. Он понял, что тут еще развернута выставка самодеятельных, наверняка непризнанных художников-модернистов, всех этих гадких утят от мольберта, никак не превращающихся в прекрасных лебедей. Какие-то ржавые селедки совсем не держались, валились с колченогих сине-фиолетовых мрачных столов, смотрели с полотен пустыми глазами люди с рыбьими хвостами вместо ног, над крышей, поросшей телеантеннами, протянута была между печных труб провисающая веревка, а на ней, на фоне ночи, на фоне хмурого Ленинграда внизу, — вон и Адмиралтейство, и Исаакий угадываются, — висело грязное белье. Вот оно откуда!.. Андрей Владимирович пошел дальше. У этих эмансипированных девиц и фантазии своей, оказывается, ни на грош. И вообще у них тут одно перетекает в другое, как призраки, как, наверное, в аду, из живописи на сцену, от головы все, от усталого робкого ума, от воспаленного, хилого воображения. Они протестуют, они…