Однако была в историке и звериная какая-то, нет, зверская, конечно, проницательность, и вообще — Борик это знал — многие его в школе любили. Короче, это уж настоящая была сила, и стоило с ним потягаться. Это не фанатичная баба Шура, которой лишь бы учились хорошо, желательно без троек, не курили в сортире и не хулиганили явно, в том смысле, что неявно тоже, конечно, она не любила, когда хулиганили, но этого ведь она не видела, а значит, ее это и не касалось. В общем, бабу Шуру ничего не стоило обвести вокруг пальца. Например, прикинуться паинькой, и все дела. Ей этого хватало, видать, для счастья. Но историк… Тут все было сложнее.
* * *
Новенький жил в самом начале переулка Пирогова, в доме напротив больницы, жил хоть и в маленькой, но в отдельной двухкомнатной квартире, окна которой выходили во двор-колодец. Можно сказать, по соседству, жил, потому что ну что там два квартала по проспекту Майорова и один по улице Плеханова, или если иначе, то квартал по Пирогова и два по Фонарному, и вот же он, дом Грушенкова. И двор у них тоже колодец, и потолки тоже высокие, и лестница кошками провоняла, только если новенький на самой верхотуре устроился, на последнем, значит, ближнем к свету этаже, то Грушенков даже днем, особенно зимой, электричество в комнате палит — у них из окон второго этажа небо видно, лишь если вплотную прислониться к стеклу или — еще лучше — если перегнуться через подоконник и высунуться во двор. И дворничихи у них по утрам гремят пустыми мусорными бачками, и голуби на весь двор воркуют гулко и тревожно, и если уж дядя Коля Лосев с четвертого этажа запоет про свой камыш, так слыхать даже в ванной. К новенькому пришлось, правда, карабкаться по стертым крутым ступенькам довольно долго. Наверное, это утомительно, если каждый день да по несколько раз, если за почтой сгонять или там мусор выбросить. Лифта, конечно же, не было, потому что лестница скорее всего была когда-то черной. И потом входить в квартиру к новенькому нужно было через кухню, которая начиналась сразу после крошечной прихожей. Тоже неудобство… А в этой кухне еще и ванна стояла за полупрозрачной мутной занавеской. Но Грушенков, наконец-то донеся свой большой и хворый нос до рукомойника и сунув его под струю холодной воды, все же привычно позавидовал новенькому. Он вообще заранее завидовал всем, у кого была отдельная, без всяких там соседок и подселенцев, квартира.
— Проходи, не разувайся, — позвал новенький, когда он отошел малость под краном.
Если честно, то идти сюда, в гости к Цуканову, Грушенков совсем даже не собирался, как не хотел поначалу и открываться, откровенничать с этим заботливым, немного все же, наверное, чокнутым новеньким, который зачем-то дожидался его в школьном дворе. Впрочем, зачем дожидался, стало ясно с первых же слов.