Впрочем, все это в их спорах Вовка воспринимал сначала отвлеченно. В Москве он был один только раз, и то с мамой. А она норовила все больше по магазинам пробежаться, в очередях постоять, не упустить, не прозевать, купить, достать. «Это вы с отцом можете позволить себе мимо очереди со спокойной душой пройти, а мне надо о семье думать!» Они и в Кремль-то попали случайно: увидели длинную очередь, безропотно заняли, даже забыв спросить, что дают, а когда сообразили, жалко уже было потраченного времени, — пошли смотреть на кремлевские соборы, на никогда не звонивший царь-колокол с отколотым громадным куском, на царь-пушку, которая ни в кого не стреляла, на чугунные неподъемные ядра возле нее, на Большой Кремлевский дворец… Но когда отец стал рассказывать ему о ленинградских архитектурных утратах, когда счел его достаточно уже взрослым, чтобы посвятить в свою борьбу, Вовка понял тогда, что ведь и вправду линия фронта рядом, вот она, проходит прямо по родному городу, вот место, где раньше стояла Входоиерусалимская церковь, теперь там павильон станции метро «Площадь Восстания»; вот обшарпанный жалкий домик станции «Площадь Мира» на когда-то Сенной площади, а где храм Успения Пресвятой Богородицы, воспетый не одним русским писателем? — вот площадь Тургенева, окольцованная трамвайными рельсами, — раньше, еще до появления метрополитена, считалось, видно, особым шиком возле церкви трамвай пустить, пусть, мол, себе громыхает, тревожит сонное наследие старины; вот церковь Кулича и Пасхи — тоже трамваи вокруг бегают, но эта уцелела, потому что раньше на окраине была, а на площади Тургенева уже и часовенки не осталось; вот место, где когда-то стоял Путевой дворец Расстрелли — в войну сберегли, а в конце 60-х годов, — Вовка еще не родился, не застал уже, — снесли; вот просеки по живому телу города вдоль Невского проспекта, еще не прорубленные, но уже не раз рекламируемые сторонниками Ле Корбюзье, его излюбленного метода вивисекции, а значит, врагами отца и его, Вовкиными, врагами, просеки, по которым можно будет пустить все возрастающие транспортные потоки; вот и сам Невский, его хотят сделать пешеходным на манер, как уверяет отец, западных городишек, и чтоб по первым и вторым этажам домов — сплошь магазины, магазины, магазины, только чем торговать-то станут; вот Мойка, 12, откуда совсем недавно они с отцом таскали строительный мусор на носилках и где опять ремонт… И жизнь идет, и кто-то шастает по магазинам, смотрит телевизор до опупения, слушает рок и танцует брейк, думает о шмотках, кто-то вышибает долги — носом, мордой об стол, накидывает проценты, достает, продает, фарцует, колется и нюхает, а они с батей, у них вот так и такие вот заботы, и он, Вовка Цуканов, он сделал свой первый, свой серьезный выбор в жизни — остался с отцом, он ждет теперь его из командировки по области, где отец ставит, привязывает на местности, проектирует свои избы, он любит его, как любит, конечно, и мать, но тут все сложно, но, главное, он знает, с кем он и против кого…