Груня-меломан затих где-то, как мышь, в углу — что-то его и не видно. Разве что в Санину конуру нырнул незаметно… Алекс раздраженно поглядел на свои новые — Борик удружил почти даром — пластиковые часы. Где же остальные? Ведь договаривались же на час раньше сегодня сойтись! Ну никакой дисциплины!..
* * *
Наконец-то Борик дождался этого — она у него дома!.. Лида ходила по его комнате, трогала его вещи, спрашивала: «А что это? А это зачем?», и наконец, кажется, угомонилась, присела на краешек его мягкого кресла напротив окна, передернула плечами в привычном нетерпении и напомнила, впрочем, не очень строго:
— Леша просил пораньше сегодня…
И что она вечно ладит: Леша, Леша?.. Борик легко сдержал в себе мгновенное раздражение. Ведь не с Лешей своим, а с ним она была сейчас наедине. Но все же что-то еще покалывало его изнутри, какая-то, может быть, мелочь, что-то не давало успокоиться. Ну да, наверное, это то, что она назвала его не как все — Леша. Для всех он давным-давно Алекс Пустовойт, звезда «Завета», Алекс на все руки — поэт, композитор, исполнитель, последняя находка Борика в этом сереньком, небогатом открытиями мире. Алекс, который должен и его, Борика Юдина, вывезти наверх, в люди, своей улыбкой должен, своими стишками, бойкими и доступными, песнями, манерой держаться на сцене, своими хохмами и шуточками, своей славной мордой наконец, простецкой и беззаботной мордой вечного счастливчика, которому как бы все само всегда идет в руки. Само-то само, но Борик знал, как это «само» делается. Ладно, пускай потешится, поскачет по сцене, по жизни, покрасуется, по-улыбается белозубой своей улыбкой, лишь бы вытащил, лишь бы делал то, что от него требуется. Зря, что ли, Борик поставил на него, на его «Завет», который вообще-то считал своим, зря, что ли, тащит этого Леху-Алекса за уши, подпирает, мостит ему дорогу, тратится на него, точнее — вкладывает в него средства? Ну уж нет, пусть как был он Алексом, так и останется теперь! Это тоже входит в образ, в сценический его образ, о котором он и сам столь сильно печется. А она — Леша… Был, да сплыл ее Леша. Остался один Алекс, славная, козырная лошадка, на которую кое-что поставлено уже кое-кем. Но то, что она, оказывается, помнила о Леше, все-таки раздражало.
— Ничего, пока разыграются там, — как бы не придав ее словам особого значения, сказал, отмахнулся Борик. — Может, по чашечке кофе?
Лида встала из кресла. Какая же она была длинноногая и длинношеяя, прямо как девочки из «Супер-варьете» — фирма, нечего сказать! И все ей шло, все было к лицу. И это платье, придуманное для нее Алексом, но с его, Борика, помощью пошитое за такой рекордный срок в лучшем ателье города, и оно должно ей тоже пойти. Зеленая, нет, глубокая, темно-зеленая, омутная, серебрящаяся материя, складки, точеная талия, обнаженные руки, плечи, лебединая шейка… Вот оно, все рядом. И это платье — он нарочно его получил сегодня сам, мотался на такси в ателье, чтобы было чем зазвать ее к себе — оно висит в шкафу, и он сейчас предложит ей его померить.