Борик сел в кресло и потянулся к пачке «Салема», закурил, осветив коротким пламенем зажигалки свои мокрые от пота, противно дрожащие пальцы. Он, значит, к ней всей душой, можно сказать, с полным пониманием, в смысле, как все нормальные люди, когда полюбят, себя забыв, а она, стало быть, как пошлость восприняла… Почему? За что? Ну как от прокаженного от него!.. Или вообще она еще не тронута этим — белый лист, хрустящий, новенький, первозданный — и знать не знает, ведать не ведает, а он… Он, кажется, дышал очень громко. Это, наверное, очень страшно, когда ничего не говорят и идут на тебя, и громко дышат. Ну да, как же, не знает она!.. А Алекс? А с ним? Ведь он же видел — сто раз! — и завидовал уже тому, как она на Алекса своего смотрела! Глупо, нелепо все, но обидно, обидно!.. Алекс, что Алекс? Алекс — только видимость одна, манекен, мешок с опилками. Вот он где у него, этот Алекс, в горсти, в кулаке. Что все они со своим Алексом без него, без связей, без энергии, без его возможностей? Это он, — известно ли ей — он и Алексом-то ее Леху прозвал! Все он, а не Алекс… Что же она? И кого, кого побоку? Его? От него в окошко? И любимая музыка что-то не забирала…
Борик не видел ее лица. И что она торчит там до сих пор, на этом подоконнике? Не надоело ведь… С улицы могут увидеть. А может быть, надо просто дать ей привыкнуть? Ну куда, куда он гонит? Ну был Алекс, теперь он набивается… Ей надобно время, чтобы перемениться, развеяться, отвлечься, учесть все «за» и «против». Ведь говорит отец, что малая победа — тоже победа. А ему, значит, сразу все подавай. Ну сорвалось, не получилось сразу. Борик затянулся дымом и закашлялся. Вообще-то он не курил, — что он, дурак? себя беречь надо! — но так уж вышло, руки сами потянулись. Кажется, это малость успокаивало. Во всяком случае, он уже мог потихоньку все обдумать. Нет, вы поглядите на нее — стоит и стоит себе, не шелохнется! Может, и нужно было сделать тот шаг? Ведь теперь она расскажет всем, тому же Алексу, что он к ней… И как же он сразу об этом не подумал? Ведь кто же знает ее, вдруг возьмет да расскажет? Подойти, что ли? Руку ей подать, помочь спуститься? Ага! А она опять прыгать… Или вообще из комнаты выйти? А собственно, что расскажет-то она? Что было? А и захочет, и придумает, присочинит если, так в ее ли интересах? Даже смешно, что он мог всерьез этого испугаться! Куда она денется, ну куда? Куда им всем до него? Ну! У него же жребий, призвание, предназначение, а у них? Они все лишь этап в его жизни, страничка, штрих, эпизод. «Завет», эти песенки, рок-клуб и вообще эстрада… Пройдет время, и будет что-нибудь другое, и в то, другое, он тоже вникнет, влезет, вопьется, ввинтится, как штопор, даже если не будет данных, как сейчас вот нет слуха, даже если вообще это будет за пределами его понимания… Он просто вложит в это деньги и станет стричь купоны. Зачем понимать? И много еще будет у него таких вот девочек — чуть лучше, чуть хуже, но обязательно на уровне — много вообще чего будет. Все у него впереди… Куда там, презрела она его, как же! Отринула! Да возьмет он свое, не упустит, получит, достанет, купит, украдет, если надо. Что он чуть было не раскис в самом деле? И она, и ее он получит — не штурмом, так осадой, терпением, — и куда же она денется…