Человек бегущий (Туинов) - страница 91
«А у тебя, слыхал, все по-прежнему? — не то посочувствовал, не то упрекнул его Цуканов-старший. — Тишь да гладь, да божья благодать… Что? Нет? Говорят, защитился?»
Андрей Владимирович сдержанно кивнул в ответ, а самому-то хотелось крикнуть: мол, да, у меня все скромно, в первые не лезу, но и не в последних хожу, без толку не шумлю, кому-то, мол, надо и дело делать, диссертации защищать, учить детей уму-разуму, ваших детей… Но он, конечно, промолчал об этом, потому что был уже большой, воспитанный, опытный и мудрый.
«Сейчас вообще-то не время личные дела, карьеру там или еще чего, устраивать, но ты молодец, все равно молодец — поздравляю, — снизошел, разрешил, одобрил, значит, скороговоркой Цуканов и тут же признался, улыбаясь: — А я обменялся сюда! К родным местам поближе. Подальше, значит, от плоскокрыших коробок Великого…»
Он, как всегда, говорил чуть-чуть загадками — то ли не умел иначе, то ли цену себе набивал. Выходит, снова им надо как-то жить рядом. Но ничего, небось не в детстве, как-нибудь уживутся, не маленькие уже… Впрочем, расстались они тепло, обещали друг к другу заходить в гости. Только вот адреса нового Андрей Владимирович как бы забыл спросить у Цуканова, а тот как бы торопился и тоже про адрес забыл. Хотя адрес, разумеется, не проблема — было бы желание. А вот с желанием труднее… И вот сейчас, прогуливаясь по набережной, рассеянно следя за Бимом и вспоминая эту случайную сегодняшнюю встречу, Андрей Владимирович почувствовал себя как-то неуютно и неуверенно вдруг.
Мимо пробежал припозднившийся бегун в яркой красно-бело-зеленой шапочке с помпоном, в шерстяном стареньком спортивном костюме и в заляпанных грязью кедах. Видок, конечно, был у него так себе, неказистый, но таким вдруг здоровьем пахнуло от этого стремительного, ровно дышащего бегуна, такой обдало свежестью, силой повеяло, что Андрей Владимирович невольно почувствовал себя больным, толстым и старым, ну если и не старым, то уж наверняка пожилым, побитым, помятым жизнью, многоопытным человеком. Бим увязался было за бегуном, видимо, из озорства и собачьего своего любопытства, но вскоре воспитанно отстал, вернулся к хозяину. А Андрей Владимирович все смотрел ему вслед, этому сильному, удаляющемуся от него бегуну, смотрел с грустью и с завистью одновременно. С завистью, потому что у него и в самом деле, кажется, заломило в пояснице — радикулит, не радикулит, а не первый уж раз — и не то от волнения, не то вообще от жизненной усталости защемило сердце. А с грустью, потому что он отчетливо вдруг все про себя понял, как бы увидел себя на обочине, а все куда-то неслось мимо него, все било ключом, боролось, проигрывало и побеждало, все было в движении — вот и этот человек, бегущий, молодой, красивый, сильный, вот и он туда же, как и многие ученики его, как и не то друг, не то враг детства Цуканов, как и все они вокруг, вместе взятые, а он лишь учит детей, он одно и то же, одно и то же, он, еще не старый ведь, в сущности, учитель истории, сорокалетний, он давным-давно уже тихо идет по земле, по жизни, и его обгоняют, обгоняют люди, обгоняют машины, пароходы и самолеты, обгоняют, потому что в машинах этих, в пароходах и самолетах другие, а не он, и это всегда грустно, если честно, когда кто-нибудь тебя обгоняет. И даже Цуканище, даже он, неизменный, стабильный и прочный, он тоже, значит, обогнал его. И как же так получилось? Андрею Владимировичу уже почудилось, что это и есть его ученик, ну тот, что пробежал сейчас мимо, что обогнал его, ну в принципе человек бегущий, — в отличие от него, идущего по земле и по жизни, — тот его средний ученик, который переходит из класса в класс, из года в год, из школы в жизнь, которого учит он и не успевает понять, присмотреться к нему как следует не успевает, тот ученик, новый, которого нелепо изображают теперь на марке книг серии «Школьная библиотека» бегущим с раскрытой книгой в руке и ранцем за спиной, читающим и то, значит, на бегу, тот, что пришел на смену вчерашнему или, может быть, на смену ему самому, тот, которого он, Андрей Владимирович Воропаев, ждет и боится, и знает и не знает уже, и любит и не успевает толком полюбить, — в общем, почудилось ему, что все это давно должно было произойти с ним, и вот произошло, и все как бы символично и не просто так. Да, его обогнали, увы, обогнали, и он стоит как бы на месте, он учит их всех одному и тому же из года в год, из класса в класс, он на обочине, он вечно отстает, он обречен быть всегда сзади… Грустно, невыносимо грустно все это, если задуматься, если не побояться. И как-то ведь все эти годы он старательно не задумывался, как-то у него получалось. А то, что сравнивал себя с Цукановым, судил якобы себя его праведным судом — это ведь блажь, обман, липа, сильное преувеличение.