Но потом как-то уладилось все между ними, и Маргаритка вроде сообразила, стала хорошо себя вести, оделась и учесала себе куда-то надолго, и прибежала счастливая, заранее вся в слезах мать с работы, и Серега отмяк и потеплел за праздничным, накрытым матерью на скорую руку столом, а Грушенков так вообще всю неделю, до сих пор значит, жил сам не свой, с каким-то дурманным звоном в ушах, счастливый и глупый, и улыбался без причины. Даже падение Славки Протасова не смогло его вывести из этого состояния. Оно и мать вроде сильно переменилась, и было удивительно слышать и видеть, как во всем она соглашается с Серегой, не перечит, в рот ему глядит. «Ты, мам, брось эти липовые свои списания, уценки… Что там у тебя? — говорил ей Серега обстоятельно. — Честно будем жить. Я работать пойду. Могу шофером, могу по связи, электриком могу. Нам хватит…» — «Да, да, Сереженька, — лепетала мать в ответ. — Вот одежку-то тебе справим, костюм выходной я уже приглядела, пальто нужно к зиме, ботинки… Сейчас импорт весь мимо базы прямо к нам идет, в магазин. Есть кое-что. Можно выбрать…» — «Не, мам, ты меня послушай, — перебивал ее Серега. — Я все теперь сам, за свои деньги! Какой-то костюм она там приглядела…» — «Да, да, конечно… Я что? Я как лучше хотела… Но если ты сам…» — не перечила мать. И никаких тебе, как раньше-то, мол, яйца курицу не учат, мол, ты сначала зарабатывать начни, потом командуй тут… Все-таки это хорошо — из армии приходить, возвращаться с орденом и с медалями на груди! Это вообще все меняет в жизни…
— Поворачиваем? — обернувшись, спросил его на бегу Серега.
— Не-е!.. — возразил Грушенков, часто и тяжело дыша. — До Литейного пошли. Что, слабо?..
Серега хохотнул и отвернулся, прибавил, кажется, еще, да так, что Грушенков метров через двести уже и пожалел об этом своем «слабо». Нашел, конечно, кого подзуживать!
Их обогнала желтая, забрызганная грязью гармошка «Икаруса» и как-то, как назло, особенно густо и нахально пыхнула черным дизельным дымом из выхлопной трубы.
— Ни фига себе!.. — обернувшись и показав рукой на неохотно тающее облако едкого дыма, выругался Серега. — Надо все-таки, Груня, другой нам маршрут искать.
— Ага, — легко согласился Грушенков. — Только где?
Серега пожал плечами и не ответил. Они поравнялись и бежали теперь рядом, нога в ногу, мощно и почти синхронно выкатывая впереди себя белые, стремительно тающие облачка пара. И было что-то очень для Грушенкова важное в том, что брательник пришел из армии, живой, невредимый, из своего десанта, что вот они вдвоем теперь бегают по утрам, что оба они выносливые и сильные, непобедимые вместе и что вообще другая у него пойдет теперь жизнь… Вот только бы со старыми долгами расквитаться и новых не наделать, да вытащить друга из его болота. Славку Протасова было жалко. И Грушенков, может быть, впервые вот так, на бегу, произнеся про себя это, на мгновение удивился, что вообще поставил рядом с именем друга, всегда бесстрашного, верного и сильного, скорбное бабье это словцо — «жалко», обидное, должно быть, самому Славке и все же справедливое сейчас.