По субботам все спускались с гор и возвращались обычно не раньше понедельника, а он однажды взял и остался, и тут-то произошло самое главное.
В воскресенье он поднялся ни свет ни заря, сполоснулся холодной водой из колоды и отправился в лес искать подходящий ствол. Он срубил его новым топором, взятым на складе, и приволок на цепи к дому.
— Что ты делаешь? — выглянул наружу повар, услышав удары топора.
— Человека, — ответил он, продолжая рубить.
— Спятил, что ли? — сказал другой.
— Вовсе нет.
— Сегодня же воскресенье! Даже господь бог отдыхал в этот день после сотворения мира.
— У господа было много времени, а у нас нет, — ответил он, — займись-ка лучше своими голубцами.
Позже господин Зербес, тот самый господин Зербес, который больше всего на свете любил все всем разъяснять, узнав об этом случае, счел его проявлением «слепого провидения в самом чистом виде», поскольку нечто подобное произошло раньше с каким-то святым, должно быть, господь бог решил наконец указать Барабору его истинный путь. У всей этой языческой истории с бараборами был некий смысл, говорят, вроде и у древних греков был бог по имени Барабор, от него несло козлом и виноградным суслом, и он с целой толпой пьяниц шествовал обычно на сбор винограда.
Сначала Барабор вырубил просто смиренного человека, с руками, сложенными на груди, и с закрытыми глазами; так почивали в своих деревянных гробах усопшие в могилах Вранчи, у изголовья которых деды и прадеды понаставили столько крестов из раскрашенного камня.
Всю зиму и весну до следующей осени Барабор сражался с деревом и на каждом новом месте водружал рубленые фигуры, которые, подобно верстовым столбам, отмечали его передвижение. Он скитался из Путны в Марамуреш, из Марамуреша в Западные горы, оттуда в Хацег и в страну Бырсей. Бродячий образ жизни в какой-то степени еще оправдывал его прозвище. Судьба вела его по кругу, центром которого был церковный приход господина Зербеса — пастора из Р. В саду пастора бегали домашние кролики, а колокольня старой протестантской церкви оглашалась вечерами галочьим криком. Еще задолго до той осени, когда Барабор появился в Р., его деревянные фигуры все меньше и меньше стали походить на людей. В них проявлялось что-то отвлеченное, даже тогда, когда они были высечены вместе с древними своими орудиями труда — льномялками, мотовилами, воловьими хомутами. Но именно это и нравилось господину Зербесу. Барабор повторял слова пастора: «Они несли на себе печать божественного духа, духа вечного, нетленного в отличие от человеческой плоти, которая рождается и умирает в земном водовороте!» И все, вероятно, шло бы своим чередом, если бы бригадир лесорубов — человек бывалый — не предложил молодому дровосеку, который, правда, теперь больше занимался резьбой по дереву, чем рубил деревья, попытать счастья в Доме народного творчества в Р. В путевом листе машины, которая повезла его столбы, в шутку написали: «Дрова, чтобы оправдать дармовой расход бензина». Господин Зербес, обуреваемый коллекционерской страстью, исколесил всю Трансильванию в своем стареньком с брезентовым верхом «форде» образца 1930 года. Он был постоянным клиентом Дома народного творчества. Денег у него не водилось, и расплачивался он своим нелепым «фордиком», давал его любому, кто в этом нуждался. Пастор понял, что встретил наконец, того, «кого он ждал все время» (это его подлинные слова), он приютил Барабора в своем доме, взяв его прислужником в церковь. Платил ему приход. «Платил» — сильно сказано. Просто у него была крыша над головой, и кроликов он ел столько, сколько ему не пришлось съесть за всю жизнь. Кое-какая мелочь оставалась у него на сигареты и на подметки для ботинок, в которых он ходил постоянно, да еще спустя два года в них явился в Бухарест. Пастор подучил его немецкому языку, чтобы он мог разбираться в кипе альбомов по искусству, ориентироваться в многочисленных томах в кожаных переплетах, собранных в его библиотеке, окна которой выходили в сад с кроликами. Зербес даже репетитора приставил к Барабору… Это была Пия, маленькая, полненькая чернявая девушка, напичканная знаниями, студентка филологического факультета, племянница сестры пастора. Она сопровождала Барабора в Бухарест, когда тот поехал сдавать экзамены в институт.