Еще немного, и я очутился бы в чистом поле, за чертой города. Устав от бесцельной ходьбы, я решил вернуться. Обратно я шел по одной из новых улиц, параллельной той, по которой недавно прогуливался. По дороге мне попалась церквушка. Дверь в нее была открыта, и под темными сводами трепетали язычки восковых свечей. Громко закричал ребенок. Шли крестины: младенца погружали в купель, нарекали именем. Я давно не присутствовал при обряде крещения и зашел посмотреть. Священник торопливо бормотал текст, то повышая, то понижая голос: «Изжени из него всякаго лукаваго и нечистаго, сокрытаго и гнездящегася в сердце его… Во еже ходити ему по стопам заповедей твоих…»
Давным-давно забытые слова. Я остался послушать. Девочка в кисейном розовом платьице, в белых чулочках подошла ко мне и, ни слова не говоря, приколола на грудь голубую ленточку. Новорожденный был мальчиком.
Я вышел со всеми вместе на свет. Священник трижды повторил торопливо: «Отрицаеши ли ся сатаны?» Женщина, держащая на руках ребенка, завернутого в голубенькое одеяльце, в исступлении трижды произнесла: «Отрицаюся…» Остальные гости наблюдали, как низко над городом летит санитарный самолет. Я оказался в хвосте процессии, впереди шествовали крестные родители с толстыми восковыми свечами, украшенными гирляндами из цветов сирени и абрикосового дерева. Девочка в розовом платьице показала на меня пальцем кому-то из процессии, и тот сделал мне знак присоединиться. Отказываться было неловко, до часу оставалось еще порядочно времени. Скоро мы пришли во двор. Три скрипача и один цимбалист встретили нас бодрым маршем. В тени буквой «п» стояли накрытые столы, на которых тесной цепочкой выстроились пивные бутылки, одни были закупорены, другие открыты, и я подумал, что в них должно быть вино или цуйка. Я присел к столу и в полном неведении налил себе в бокал жидкость из бутылки без пробки. Это оказалось не вино, а бражка. Я уплетал гусиную ножку и беседовал с соседями, словно был знаком с ними сто лет, и они внимательно слушали меня, как слушают видавшего виды искателя приключений, прошедшего огонь, воду и медные трубы. Приканчивая вторую бутылку, я почувствовал себя неважно, выбрался из-за стола, вытащил новенькую сотенную бумажку и положил в колыбель новонареченного, который сладко спал под шелковицей. Это была сумма, которую я должен был заплатить сам себе за «сверхурочные» этого дня. И тут меня охватил безотчетный страх. Я прокрался в глубь сада, перепрыгнул через кусты репейника и, словно переступив некую границу, бросился бежать неведомо куда, в чистое поле, в пустое пространство, без имени, без названия. Удирая, я в отчаянии оглянулся назад…