Мы с ней встретимся у калитки, скажет она «прощай» хрипловато, и бросится бежать, и исчезнет в щемящем плаче скрипок.
«Почему она не идет? — мучился я. — Забыла. И то сказать, забыть — дело не хитрое! Сколько суеты да хлопот со свадьбой, и гости тут, и родня, долго ли потерять голову? Мне-то к чему себя мучить? Забыла — бог ей судья, а у меня и своих дел довольно. Спущусь-ка в погреб, выпью ведро вина, просплю три дня, и делу конец». А потом снова злость и обида меня разбирают. Не могла забыть! Как ты думаешь? Мы ведь будто помолвленные были, два года я с ней одной только и разговаривал, хору не раз вместе отплясывали, просто-запросто такое не позабудешь.
А не кажется ли тебе, что ей жених запретил? Да, так оно и есть, запретил жених. Пошатался он по белу свету, для него наши обычаи — тьфу, порядка нашего он не чтит, все ему кажется бестолковым да бессмысленным. Он ее и не пустил, точно, точно. Она сама собиралась, хотела, чтобы все честь по чести было, знала, что я жду, и село ждет, а ему и дела нет до обычаев, не пустил, да и все тут. Он к тому же ревнивый был. Страшно ему стало, что девушка в глаза мне взглянет, не уверен был в ее любви, побоялся, что потеряет, что старая любовь новым огнем вспыхнет. Это он виноват во всем, что произошло в тот вечер. Во всем, что было потом, он один виноват.
Я думал, что и она, верно, обо мне думает. Не отнесла платок — и места теперь себе не находит. Сердцем чувствовал, что невестин плач ее о девичестве — обо мне плач, о наших с ней вечерах. Она о девичьей поре причитает, а слезы обо мне текут. Скажи, причитают сейчас невесты, как бывало раньше? Ты слышал хоть раз, как невеста плачет-разливается, а музыканты ей песню наигрывают? Она плакала, и не могло быть так, чтобы обо мне и слезинки не выронила. Ты думаешь, я себя утешал? Да нет! Как мне думалось, так оно и было. На веселой их свадьбе не обошлось без меня. Может, из родни кто накануне вошел и спросил: а с Григоре как? Когда ему платок отнесешь? Прикрикнул жених, и всем за него стыдно стало.
Потом мне пришло в голову пойти туда и разогнать свадьбу. Встать на пороге и сказать, что явился я за тем, что мне полагается, измордовать жениха, убить его. Не знаю, что ты обо мне думаешь, все давно быльем поросло, сидим себе и беседуем. А тогда я музыку все время слышал, барабанный гром — тра-та-та, тра-та-та, прямо в уши, от ярости голова шла кругом, гляжу, а в глазах тьма ночная, кромешная, до ума ли тут, обезумел. Тюрьма, полиция — трын-трава! Солнце село, я один-одинешенек, ни бога на небе, ни людей на земле — только закатный уголек в зрачках багровеет. Чувствую, оторвутся сейчас ноги от земли и понесут меня куда вздумают, рука сама нож в кулаке зажмет, я не я, остановить некому. И кто знает, что получится? Но я ждал все-таки, ждал весь вечер. Верил: вечером она придет. Тебе я расскажу все… На конюшне заржал мой конь, мы с ним точно одно существо были. Он тоже обезумел к ночи, бил копытами, словно подавал сигнал, и мотал головой, будто… решился…