Вторая ночь застала их на своих местах, неколебимых, как во время большого, торжественного бденья. За малыми делами они уже не выходили, вдохновленные примером кобылы, память о которой жила еще у них под ногами и по-прежнему отдавала в нос. И потом, отхожее место было так далеко — в конце темного зала, добраться туда можно было только ощупью.
А места у стены много, хватило бы на целый полк, не то что на тринадцать монахов.
Главное же, что на них снизошло просветление, отрешенность, забвение всех забот, точно какое-то колдовство замкнуло их на счастливом острове. Такое, быть может, почувствуем и мы с вами, когда перенесемся в мир лучший. А они были там уже сейчас, и на заре третьего дня, то есть во вторник, игумен поведал братии об ожидавших их благах — то бишь прочел меню, — это будет день рыбный: значит, раки, икра, устрицы, улитки. «Потщись, брат повар! Аминь!»
— Да смотри, как бы не забыть про остропел[10], — не унимался весьма обеспокоенный игумен.
— Остропел из рыбы? — причмокнул протопоп. — Тысячу лет не едал!
— Живите на здоровье еще тысячу, а уж как наш повар его готовит — такого нигде не найдете! Это его гордость!
И игумен, как нектар, проглотил набежавшую слюну.
А потом снова стук, и хлопки, и танцы, и хороводы под кларнет одного из братьев, который скрывал свой талант, пока не получил приказ от игумена.
Третий день — значит, вторник — был, как и решили, днем рыбным, ихтиос. Монастырские пруды, прочесанные неводами, явили миру и прислали к столу, словно в сказке, готовых — вареных и жареных (ибо как иначе мог успеть отец повар все это приготовить?) — лупоглазых сомов, толстопузых карпов, гибких щук, золотистых усачей, сплющенных лещей, линей со змеиной кожей, угрей, устриц, раков в самых разных закусках и видах: в чорбах, в маринаде с луком, с капустой, фаршированных изюмом, орехами, под соусами из чеснока и орехов; потом шли пилафы из раковых шеек, гювеч на противне, с оливковым маслом, с маслинами Воло, пена икры, штабеля раков, красных, как щеки святых отцов.
— А знаете, ваше высокопреподобие, что нужно, чтобы икра вышла порядочная? — обратился игумен к протопопу, вонзая свою вилку в гору икорной пены.
Протопоп не знал.
— Нужен расточитель, который лил бы оливковое масло, и безумец, который бы ее сбивал. А вот у нас брат повар, когда речь идет об икре, он сам себе и рука щедрая, и сумасшедший.
К рыбе и вина идут другие. Значит, переменили напитки, сперва дали вино немножко покислее, чтобы перебить тяжелый привкус тины и болота; потом появились иные, более крепкие прозрачные вина, отдающие коньяком, в которых рыба не плавает, точно в воде, а сразу растворяется.