Но кофе мне не помогал: следуя совету Тинибальды, я выпивал его до дна, но по странной прихоти солнечного освещения стакан с черной кофейной гущей проектировался на окно, а оттуда, словно зловещее наваждение, на меня глядела все та же жуткая каменная стена Пьятра Краюлуй.
— Ну-ка, лежебока, по коням! — подбадривала меня Тинибальда, затягивая потуже ремешки и застежки рюкзаков.
Меня раздражала ее энергия. Но она объяснила, что у Эйнштейна вычитала: если хочешь избавиться от черных мыслей, сосредоточься с утра на чем-то одном, как это бывает, когда ты зашнуровываешь ботинки. «Откуда у нее-то взяться черным мыслям?» — думал я про себя. Она помогала мне надеть рюкзак, сама надевала меньший и не давала роздыху до самого вечера, пока в каком-нибудь мирном, солнечном уголке мы не набредали на турбазу. Я понял: она решила излечить меня с помощью физических нагрузок, долгих и сложных маршрутов. В один из вечеров ей пришло в голову остаться на лесосеке рубить лес. Но рабочие нас не взяли. Не упустив случая пошутить, они послали нас подальше, то есть к подножию горы, где асфальтировали горное шоссе. А вдруг нам понравится запах смолы… «Пошли!» — сказал я, и Тинибальда с готовностью ринулась в путь, перепрыгивая с кочки на кочку, а в рюкзаках за нашей спиной весело дребезжали миски и кружки, словно пародируя мотив какого-то вакхического танца.
Кажется, с той ночи и началось мое просветление, спать я пристроился возле вагона-цистерны. Черная, опаленная трава пахла смолой, лежать на ней было тепло и хорошо. Дул горный летний ветерок. Мне с детства нравился запах бензина, скипидара, которым дома чистили паркет. Тинибальда тоже не капризничала. Где ни остановимся на ночевку — «Если я с тобой — всюду хорошо»… «Боже, как здесь красиво!» В ту ночь мне приснился сон безо всякой психоаналитической мистики: будто я проснулся возле бака со смолой, спустился с гор к вокзалу в Синае, откуда мы начали свое восхождение. Там, прямо на вокзале, я принялся убеждать начальника станции, что должен отправиться на паровозе до Оради. «Хочу написать лучший репортаж в моей жизни, — говорил я. — Про ночь на паровозе. Хочу воспеть огонь, труд и железные дороги Румынии». Начальник станции не возражал, но одного не мог понять: почему именно до Оради. Да потому, что там в пятидесятые годы я добровольцем пошел в армию, хотя мог остаться на заочном факультете — служить в армии со всеми наравне было для меня делом принципа…
Утром Тинибальда поцеловала меня в лоб, потом в губы. Лица рабочих при этом идиллически засветились, на черном фоне сверкнули в ослепительной улыбке их белые зубы — точь-в-точь как на старых рекламах сапожной ваксы.