— Если съела, учтем.
— Ты хочешь сказать: вычтем?
— Тоже подойдет.
— Только так и подойдет.
Коша кисло улыбнулся. У меня мелькнуло подозрение, что, пожалуй, отныне и другие будут мне вот так же кисло улыбаться. Видать, нескоро мы отучимся искать в поступках людей прежде всего эгоизм. Я закурил, нерешительно выпустил дым. Теперь уж и мне самому не казалась такой простой сложившаяся ситуация.
— Эту женщину я знаю восемь лет, — сказал я.
— Восемь лет? Ты даже не подал виду…
— Потому что тебя это не касалось. И ей самой я тоже не напомнил… Да, я знаю ее: это она открыла мне, как красив бывает ночью мокрый асфальт, и помогла понять, что даже самые простые вещи значительнее, чем кажутся на первый взгляд. От нее же я знаю, что человеческая боль бывает двух видов. Это случилось восемь лет назад — и тоже благодаря ей. Но и это не главное. Сейчас важно одно: эта женщина нуждается в том, чтобы кто-то вернул ей веру в себя, в свое человеческое достоинство.
— Если таковое имеется.
— А почему бы нет?
— К слову пришлось. Ведь я ее совсем не знаю.
— Все не так-то просто. От очень многих причин зависит, что получится из того или иного человека. От условий жизни, от людей, с которыми его столкнула судьба.
Коша, подняв бутылку, раздумывал, поискать ли рюмку или выпить прямо из горлышка последний глоток; все это время он не переставал бросать сердитые реплики:
— Пусть ее муж и займется этим.
— Доверь козлу огород.
— Ну, а тебе-то какое до нее дело? Ладно, женщина нуждается в помощи. Но почему именно в твоей?
— Почему вообще человек нуждается в других людях, в обществе? Конкретно же всегда кто-то один должен представлять этих людей, действовать от имени общества, что ли. В данном случае я взял на себя эту задачу; если тебе не нравится, пожалуйста, берись ты!
Коша тоже закурил и пустил струю дыма мне прямо в лицо.
— За кого ты меня принимаешь? — отрезал он. — Я не перекупаю с рук. К чужому товару не притрагиваюсь, уж настолько ты мог бы меня изучить.
— Не дыми мне в лицо, — медленно произнес я, — не то подавишься своей сигаретой.
Он аккуратно положил сигарету на край стола и взглянул на меня. Как человек, сознающий свою правоту. Наверное, и я мог бы признать эту его правоту, если бы речь не шла о ком-то помимо нас двоих. Но я еще никогда не отступал перед трудностями. Я знал, что трусость подобна хронической болезни: стоит поддаться раз, всего лишь раз, и от нее не избавиться. Да и что бы подумала обо мне Кати, если бы завтра и потом, в другие дни, занавеска понапрасну колыхалась бы от ее дыхания, понапрасну следила бы она за моей дверью, понапрасну искала бы встречи со мной — единственной своей поддержки? Что бы оставалось ей думать и к каким выводам пришла бы она относительно меня и себя самой? Да и я, поступи я так, какого мнения я мог бы быть о себе?