тартыжны[349]. Возгри[350] сеи утри и не лайся[351]. Заутра[352] гузно[353] сие готови под плети паки. Ох и накличися и наплачися ноли, – развеселился он в предвкушении будущего удовольствия.
И опять я на кого-то похожим оказался. Не знаю даже, какую икону потом целовать. Не успел шевельнуть мизинцем ноги, как Фока решил взять инициативу в свои руки. Уверенным движением он отодвинул меня в сторону и как-то легко, играючи, снёс голову незадачливому служаке. Останки его тут же скрылись за зубцами стены. Наконец мы достигли нужной башни. Подвал был весь заставлен какими-то бочками и ящиками. Фока уверенно прошёл к одной из стен и стал отдирать доски. Вскоре перед нашим взором предстал тёмный проём, пахнущий затхлой сыростью. Меня схватила за локоть крепкая рука и повлекла в глубь мрака.
Я ничего не видел и послушно следовал за партнёром. Мне показалось время, проведённое в подземелье, целой вечностью. Практически нечем было дышать. Приходилось делать частые вдохи-выдохи. Быстро накапливалась усталость. Пот заливал лицо. Когда силы снизились до крайнего мизера, вспомнился герой фильма «Побег из Шоушенка». Ему пришлось пробираться через канализацию, чтобы обрести свободу, а тут всего лишь спёртый воздух. Разозлился и усилием воли заставил себя двигаться дальше. Партнёр шёл так, словно он только тем и занимался, что лазал по подземельям. Внезапно повеяло свежестью. Мы, не сговариваясь, прибавили в скорости. Поток свежего воздуха струился откуда-то сверху. Остановились в изнеможении отдышаться. Тусклый свет сверху освещал множество комнат вокруг, а перед нами находилась лестница из кирпича. Отдохнув, полезли вверх. Оказались в тесной комнатёнке с частично разрушенным потолком. Через узкий проход выбрались наружу.
Вокруг нас простирался пустырь с кустами и ямами. Оказалось, что мы вылезли из обугленной печи посреди разрушенных строений, находящихся под холмом с княжеским замком поверху. От нахлынувших чувств подкосились ноги, и мы оба повалились на землю. Вот она, свобода!
Небо алело закатом. Завершался очередной жаркий день пятнадцатого века, подаривший надежду выжить. Фокий вдруг зарыдал и принялся страстно целовать меня в губы. Дёрнулся было, чтобы драпануть из крепких объятий, но поздно. До чего же, кто бы только знал, я не терплю выделений на своём лице посторонних физиологических мокрот.
– Митко ты мой, лепши. Радощи кои. Изуздитился[354] я. Жити буду! – повторял он, всхлипывая и целуя меня.
Понемногу он успокоился и затих. Тело медленно восстанавливало силы после тяжёлого перехода, но надо было идти, удалиться подальше от опасного места. Рано или поздно наш побег обнаружат и организуют погоню.