– Сыне мой середни Семён есть летами зрел, телом порн[437] и в детелях ратны вельми сведущ. Метаю[438] к те, княже наш, с просьбой наречь сего мужа воеводою рати на Чухлому. Дедич наш Александр поне младым рати водил, таланты ял се Божески. Ато княжич Димитрие в играх отрочих ратной мастроте казатися, же несть на воях живых.
– Аще княжич на воеводстве явле сеи доблести и разумения, то и постольником наречь его буде вместно? – вопросил князь.
Дума между тем без порешила назначить меня воеводой. Эти бородатые гады саботаж против меня устроили, явный. Эх, засасывает всё больше меня государственная рутина.
Мохнобровый викинг не сдавался:
– В Чухломе несть обыдена крамола. Подсылы московски воду мутят онде. Будем сиждити сиднем, не токмо в Чухломе всполошет[439]. Везде недород хлеба яша. Требно хитренно да мастротно сию тугу порешить, зане[440] люди ведают токмо крепость державну и правдость.
– Знамо нам тея хитренность, Борис Васильевич, егда от намёта[441] татарския нас не снабдел[442]. Еретики из Новуграда пришед, сеют смуту в Чухломе. Стригольники ся рекоша. Митрополит Фотей наказывал строго всяк правоверным государям сих прелестников дьяволевых в темницы без раздумий влещивати[443], – горячился боярин Морозов, – Не сопращим сию новгородску срящь[444] в Чухломе, расплежитеся[445] она по державе нашей.
– Кои стригольники те мращатеся, Семён Фёдорович? Древле их исторгли в Новуграде да во Пскове, – рычал ему в ответ Жеховской, – А намёт татарски тей друже Кирияк не предварил[446]. Куповаша[447] князя Булгарска московцы, дабы те зориша наши грады и веси, тощиша[448] мощу державы нашей. Ныне московцы сеяша пряния[449] меж галичан, жогша веси в порубежье, торжников наущаша[450] не ехати с хлебом в Галич. Боярин Всеволож хоче нас гладом уморити и тем на колени ставити. Без брани не разумлю исход сего ряда.
– Нам с Москвой полюбие держати понуждено и порядие в державе блюсти, – настаивал дворецкий. – Замятню ордынцы воспримут паки к приобряще сей, литвины приде, княжата всполошатеся. Вся токмо нашим разором закончится.
– Пряние порядить благодушно мочно, – стал на сторону Морозова боярин Чешок. – С боярином Всеволожем боле не мню рядитися. К митрополиту Фотею ехати нать, егда он из Литвы воротитеся. На нас он добре взирае. Сладились обаче в позапрошлолетье с приобрящей нашей.
Незаметно дума переключилась на внешние дела. По этим вопросам спикерство перехватил боярин Данила Чешок. У него в руках оказалось письмо, прибывшее голубиной почтой из столицы литовского княжества от одного из его соглядатаев. Думный дьяк зачитал послание: