Немного погодя — я по-прежнему занимал свой пост — шофер круто взял влево, развернулся и через несколько метров затормозил. При этом «великий мыслитель» свалился с топчана. Мне почудилось, будто как раз перед этим я слышал орудийную пальбу. Теперь я отчетливо услышал еще один выстрел. Похоже, стреляли из базуки. С правой стороны. И с очень небольшого расстояния. И вдобавок — пулеметный огонь. Короткими очередями. Командир следующего за нами танка нырнул в башню. Из люка выставили знамя. Со свастикой. Здоровенное, с простыню. С развевающимся знаменем танк рванул вперед. Из простреленного котла полевой кухни струйкой бежала вода. «Великий мыслитель» сидел перед топчаном как одураченная лягушка. Он повсюду искал свои очки. А очки сидели у него на носу. Угодил рукой в брюхо свиной туши, которая лежала под топчаном. Судорожно отдернул руку. Втянув голову в плечи, словно от холода, Люба забилась в угол. На меня она не глядела. А когда все-таки глянула, у нее был совершенно чужой взгляд. Девочка, да пока ты спала, я кое-что припас для нас обоих на черный день. Она меня не поняла. Ее очень донимала боль. Должно быть, мучительная. Уже теперь-то тебе нечего бояться, слышишь! Она не слышала. Она прикусила губу. Ее глаза сверкали ненавистью.
Кабинка шофера опустела. «Великий мыслитель», собравшись наконец с мыслями, взглянул на часы. После чего обратился к себе с речью: «Как-то быстро все вышло. Половина второго, а мы уже у Германа. Квадрат с группой Герман полагалось достичь в четырнадцать тридцать, самое раннее. Наверно, Кротке где-нибудь срезал путь». Он подтянулся и двинулся к выходу. Кто-то распахнул дверь снаружи. Среди сухого вереска стоял шофер. Весь красный. На лице — капли пота. Он отдал рапорт, от возбуждения перейдя на крик: «Господин обер-фельд… господина капитана убили… головной танк горит… ни один не вылез… это „тигр“ постарался… эсэсовский… его самого подбили… он на опушке стоял, гад проклятый… господин капитан подавал ему знак, а он…» Бог весть почему «великий мыслитель» тут же выхватил револьвер. И спрыгнул на землю. Трезвей трезвого с виду. Но когда он прыгнул, пистолет выстрелил. Еще немного — и он бы сам себя прикончил, «великий мыслитель». «Дерьмо собачье», — вскричал он, нетвердо держась на ногах. Прежде чем уйти вперед, он передал шоферу командование над машиной и грузом, все равно, живым или нет.
Шофер тут же наставил на меня свой автомат. Надо было немедленно что-то сделать, я это понимал, а потому заговорил тоном новобранца: «Прошу у господина ефрейтора разрешения оправиться». — «Закрой пасть!» — гласил ответ. Слева и справа от дороги, чуть отступя, — лес. Смешанный. С нашей стороны, через вереск — до него метров тридцать от силы. Тридцать метров по открытому месту. Шофера надо отключить без выстрела и без крика. Непонятно почему, я был убежден, что с этой задачей справлюсь. Но шофер не один, есть и другие. Машина стояла перпендикулярно к дороге среди сухого вереска. Со своего места я мог видеть остальных. Они обступили догоравший танк и что-то обсуждали. Только столб дыма еще трепетал над пожарищем. Расстояние — метров полтораста. Выставили четыре поста. По одному для каждой стороны света. При таком положении дел шансы благополучно одолеть эти тридцать метров до леса стоят как тридцать к нулю. Ты что говоришь, Люба? Ну, скажи наконец хоть слово. Она взглянула на меня. С досадой взглянула. Потом на шофера, который выставился перед открытой дверью. Презрительно взглянула на шофера. Потом снова на меня. На меня — разочарованно. И этого мне хватило, чтобы жить или, если понадобится, умереть.