II
Несколько мгновений Седрик смотрел на нее непонимающим взглядом.
— Мартина? Но кто это... О, ты имеешь в виду Мартину?
— Да. Ты не думаешь...
— Господи, почему это должна быть Мартина?
— Ну, если подумать, странно, что она послала ту телеграмму. Это было приблизительно в то же время... Ты не думаешь, что она могла все-таки приехать сюда и...
— Ерунда. Как могла Мартина приехать сюда и найти дорогу в «длинный амбар»? Для чего? Мне это кажется совершенно невероятным.
— Ты не думаешь, что я должна рассказать инспектору Бэкону или тому, второму инспектору?
— Рассказать ему о чем?
— Ну... о Мартине. О ее письме.
— Не надо все усложнять, сестричка, и рассказывать о не имеющих никакого отношения к делу вещах. Тем более что меня не слишком убедило то письмо Мартины.
— А меня убедило.
— Ты всегда умела нахвататься множества невозможных вещей до завтрака, старушка. Мой тебе совет — сиди тихо и держи рот на замке. Дело полицейских — опознать их драгоценный труп. Держу пари, Гарольд сказал бы то же самое.
— О, я знаю, Гарольд сказал бы так же. И Альфред тоже. Но я так беспокоюсь, Седрик, очень беспокоюсь... Я не знаю, что мне следует делать.
— Ничего, — быстро сказал Седрик. — Держи рот на замке, Эмма. Никогда не идти навстречу опасности — вот мой девиз.
Эмма Крэкенторп вздохнула и медленно, с тяжелым сердцем, пошла назад к дому.
Когда она вышла на подъездную дорогу, из дома появился доктор Куимпер и открыл дверцу своего потрепанного «Остина». Увидев ее, он остановился, потом покинул автомобиль и пошел ей навстречу.
— Ну, Эмма, — сказал он, — ваш отец в замечательной форме. Убийство ему на пользу. Оно дает ему интерес к жизни. Я должен рекомендовать это средство моим пациентам.
Эмма машинально улыбнулась.
Доктор Куимпер всегда быстро замечал реакцию людей.
— Что-нибудь не так? — спросил он.
Эмма подняла на него глаза. Она привыкла полагаться на доброту и сочувствие доктора. Он стал другом, на которого она могла опереться, а не просто медиком. Его нарочитая грубоватость не вводила ее в заблуждение — она знала, что за нею скрывается доброта.
— Да, я обеспокоена, — призналась она.
— Не хотите мне рассказать? Если не хотите, не рассказывайте.
— Я бы хотела вам рассказать. Часть этого вы уже знаете. Дело в том, что я не знаю, что делать.
— Я бы сказал, что на ваши суждения обычно можно полагаться. В чем проблема?
— Вы помните, — или, возможно, не помните, — что я когда-то рассказывала вам о моем брате... о том брате, который погиб на войне?
— Вы имеете в виду — о том, что он женился или хотел жениться на девушке из Франции? Что-то в этом роде?