— Дьякон Феофан Рощин, — отрекомендовался он. — Самый дальний родственник покойного, зато его самый преданный друг, — и добавил, поймав мой недоуменный взгляд: — Просим прощеньица, господа полицейские, но прислуги в доме совсем никого нет. Один я, так сказать, всегда на посту.
— Ничего, — сказал Вениамин Степанович. — Мы — люди самостоятельные.
После чего я помог инспектору снять шубу и пристроил ее на вешалке. Шуба у него была под стать самому инспектору — солидная. В такой и на прием к государю пожаловать не стыдно было бы. Мое черное пальто выглядело на ее фоне более чем скромно.
— Прошу со мной, — сказал дьякон, всем телом изобразив приглашение с полупоклоном.
Мол, «заходите, гости дорогие». Выглядело это так, будто он нас не в приличный дом, а в кабак зазывал.
— Проводите нас на место преступления, — велел ему инспектор.
— Да-да, разумеется, — дьякон так энергично закивал головой, что я испугался, как бы он ее не потерял. — Но графиня очень просила уделить ей минуточку вашего внимания, прежде чем вы приступите к нашему дельцу. Их сиятельство-то ведь теперь уже никуда не торопится, верно? А графиня поджидает вас в библиотечке. Это вам прямо по пути будет.
Вениамин Степанович сумрачно глянул на него и оглянулся на меня. Не успел я озвучить свое мнение, как он сказал:
— Хорошо.
— Ну вот и чудесненько!
Дьякон довольно потер ладошки, будто всучил нам какое-то барахло за миллион рублей, и вновь пригласил составить ему компанию в путешествии по дому. Следуя за ним, мы поднялись по широкой лестнице на второй этаж. Ступеньки были деревянные, и некоторые тихонько поскрипывали под ногами, а вот перила оказались мраморные. С картин на правой стене на нас взирали бравые офицеры.
— Интересные портреты, Ефим, — на ходу заметил Вениамин Степанович.
Я машинально кивнул. В живописи я совершенно не разбираюсь. Будь это чертежи, тогда другое дело. Однако даже мне сразу бросилось в глаза, с каким вниманием к деталям художник подошел к своей работе.
Каждый офицер был изображен в полный рост. На заднем плане виднелась какая-то убогая китайская деревушка, и художник не поленился пририсовать самих китайцев, занятых повседневными делами. Их откровенная бедность еще больше подчеркивалась золотой рамой, в которую была заключена каждая картина.
— Родственники покойного? — спросил я у дьякона.
— Эти-то? — переспросил тот и замотал головой. — Нет-нет-нет. Это друзья их сиятельства, если их можно так назвать.
— Что значит «можно так назвать»? — недовольно бросил через плечо инспектор. — Выражайтесь яснее!