– Я найду способ вернуть ее, – говорит он с вызовом. Я вижу, что он плакал.
Я медлю, ставлю тарелку на стол и, прежде чем уйти, нежно касаюсь его руки.
– Я – тоже.
Когда возвращаюсь вниз, остальные уже пообедали и вернулись в библиотеку. Опускаюсь на свое место с новой горячей решимостью, и Джордж передает мне тарелку с печеньем.
– На чем мы остановились? – спрашивает Элиза.
– Мы думаем, что Камень Елены как-то связан с Проклятием, но это не все. Есть что-то особенное в побратимах, – говорит Джордж.
Я загибаю пальцы:
– Что-то все еще находится здесь, нечто, связанное с Шекспиром, более значимое, чем этот Камень.
Джордж хмурится.
– В итоге даже кольцо не защищает от Исчезновений, если ты в пределах городов, – говорит он мне. – Словно оно теряет силу, когда находится слишком близко к источнику Проклятия.
– Так вот куда нас приведут карты, да? – предполагает Элиза. – Что-то все еще находится здесь, то, что было достаточно дорого Шекспиру, чтобы наложить на всех нас это ужасное Проклятие.
– И мы просто прогуляемся и выкопаем эту проклятую штуку, да? – говорит Джордж. – Хм-м-м, звучит разумно.
– Может, это зарытое сокровище? – шутит Элиза, иронично изгибая брови. – Фамильные драгоценности королевской семьи?
– Или, может быть, адреса потомков возлюбленной, отвергнувшей его? – добавляет Джордж.
Беас изучает что-то в биографии, которую я ей дала, и вдруг ахает.
– В этой биографии сказано: Шекспир всегда боялся, что кто-то раскопает его могилу и потревожит кости, так сильно, что это было написано рядом с его могильным камнем.
Мой друг, ради Христа, не рой
Костей под этою землей.
Но если потревожишь прах,
То будешь проклят на века.
Она переворачивает страницу, чтобы мы посмотрели.
– Думаю, я знаю, что мы найдем, последовав по этим картам, – говорит Беас.
Я шепчу:
– Мы найдем его кости.
Джордж говорит:
– Он наложил проклятие на собственную могилу?
– Словами, взятыми с его собственных страниц, – заканчивает Уилл.
Хотя никто из нас двоих об этом не говорит, напряжение между мной и Уиллом нарастает, как только стрелки часов подбираются ближе к полуночи. Каждый нерв внутри меня гудит. Так много всего зависит от того, окажемся ли мы правы сегодня ночью: прошлое моей мамы, будущее его матери.
Доктор Клиффтон почти не разговаривает весь день. Он выглядит старым и усталым. Я хочу сказать ему, что ничего страшного не случится, если он поспит, что разбитые сердца тяжелы, что, пока не свыкнешься с тяжестью горя, даже просто жить будет казаться невозможным. Но мы учимся, в конце концов. Я просто не уверена, становится ли ноша легче или мы – сильнее.