— «Зачем я не птица, не ворон степной, пролетевший сейчас надо мной? Зачем не могу в небесах я парить и одну лишь свободу любить?»
— Ты что, больная?! — разозлилась я, отбросив лопату.
Юлька не растерялась и сию же секунду нашлась с ответом:
— Во-первых, мне страшно, а ты именно так учила избавляться от страха! Во-вторых, птице это стихотворение должно прийтись по душе, это же практически ей посвящается, возможно, она прислушается и заглохнет, наконец.
— Во-первых, вороне по хрену, о чем стихотворение, которое ты декламируешь. Во-вторых, давай это ты заглохнешь, ладно?
Образцова надулась и правда замолчала. Я взяла у нее из рук лом и, вставив острие в щель ступени, начала гнуть в сторону. Камень издал какой-то звук, похожий на хруст, а я обрадовалась. Неожиданно ворон, продолжая неистово, демоническим голосом каркать, сорвался с ветки и полетел прямо на меня. Я закричала и, поняв, что меня вознамерились атаковать, закрыла лицо руками, а Юлька начала креститься, бормоча что-то наподобие: «Чур меня! Чур меня!»
— Помоги! — взмолилась я, отбиваясь от назойливой птицы, возымевшей неоправданно жестокое желание выколоть мне глаза своим страшным темно-серым клювом, и ощущая, как черные перья крыльев рассекают воздух надо мной: ворон словно ждал, что я вот-вот потеряю бдительность и открою лицо.
Юлька, спрыгнув вниз, подхватила с забетонированной земли лопату и со всего маху, целясь в птицу (я надеюсь на это), но промахнувшись, шлепнула по моему плечу. Я вскрикнула, но ворон все ж таки отстал от меня, полетев прочь с кладбища. Мне послышалось, точно он, улетая, во всю глотку смеялся.
— Сволочь! — обозвала я подругу, потирая плечо.
— Да, я тоже ненавижу птиц.
— Я не про него, я про тебя!
— Да? За что? Я же не нарочно! Кать, я ведь говорила, что этот ворон здесь неспроста! Он, наверно, является кем-нибудь, кто тут захоронен. Переселение душ. Оттого и не хотел, чтобы место, где упокоилось его прежнее тело, тревожили.
— Послушай сама себя, что за бредни? — Я все еще терла ушибленную поверхность. — Он просто голоден и решил подкрепиться человечинкой! Теперь орудовать ломом придется тебе. Я не могу пошевелить плечом.
— Боже, тебе больно! — доперло наконец до моей подруги-садистки, и она начала, жалобно скуля, гладить меня по макушке, целуя в щеку.
— Неужели! — оскалилась я, отстранившись. — Я тебя, конечно, тоже люблю, дорогая, но давай сперва завершим начатое. Держи, — отдала я ей лом.
Юлька встала в мою позицию и стала сражаться с третьей ступенью, вооружившись железякой, а я светила ей фонарем, настороженно глядя по сторонам. С одного бока, я боялась, что живность вернется с подкреплением из как минимум еще двух особей, а с другого, Женькины слова про полночь возымели некий эффект. Мне начало казаться, что кресты, куда ни глянь, едва-едва качаются, а на могилах шевелится земля. Время от времени я даже натыкалась на что-то сродни пяти почти разложившимся пальцам, тянущимся из-под земли, но, отведя взгляд, а потом вновь туда посмотрев, понимала, что это лишь игра воображения.