Воспоминания о блокаде (Глинка) - страница 208

А. К. Марков

Полностью ли понимал старый горный инженер, куда неудержимо поворачивается хозяйственный организм огромного и становящегося все более тоталитарным государства? Ощущал ли тревогу? Но если не понимал и не ощущал, то по какой причине, уже пережив голод, разгул грабежей и бессудных расправ 1918–1920 годов, он в 1925 году вдруг замуровывает в тайник свою любимую и явно предназначенную для педагогических целей коллекцию? Хочет передать ее сыну, тоже горному инженеру и, добавим, впоследствии также преподавателю Горного института? Но почему не прямо, а в виде клада? Хочет, чтобы сын что-то переждал, дождался иных времен?

Силы у Константина Викторовича, видимо, были на исходе… Платина и золото, гранаты и бериллы доехали только до дровяника, чтобы через полвека исчезнуть в мутном растворе ремонтников дома и тех органов, которые занимались, в частности, дальнейшей судьбой кирпичей золота, найденных в кладке Гостиного двора.

Всех этих подробностей дядя Владислав Михайлович не знал. Знал он лишь о том, что старый горняк перед смертью отвел беду от семьи.

И уезжая на такси от памятного ему дома, дядя, которому было к восьмидесяти, не исключено, вспоминал и о том, что нечто подобное поступку старого горняка пришлось в свое время совершить и ему. Должно быть, это произошло в конце тридцатых. Вероятно, повторялось и потом, уже после войны, когда стала свиваться и развиваться спираль «Ленинградского дела».

В дядином архиве нет дневников, записных и адресных книжек тридцатых и сороковых годов. Нет и писем к нему, написанных до середины пятидесятых. Писем, относящимся к годам последующим – многие сотни, если не тысячи. Связки, коробки, пачки… Это – вал. От предшествующих лет – отдельные конверты, единичные листочки, да и то лишь от тех, кого уже не было к 1950-му в живых. От тех, кому уже не навредишь.

На камнях и слитках не было написано ни имен, ни адресов. Если бы в 1920-х до драгоценностей докопались, опасность грозила лишь владельцу дровяника. И потому он счел возможным их только спрятать.

Роль огромного углового дома на углу 9-й линии и Среднего проспекта, как поставщика сюжетов, так или иначе связанных с жизнью родственников и близких к ним людей, на сказанном не заканчивается.

Лет пятнадцать назад, разбирая оставшиеся ненапечатанными воспоминания дяди, я наткнулся на страницы, посвященные невеселому финалу жизни крестного отца В. М., председателя Старорусской земской управы восьмидесятилетнего Владислава Владиславовича Карцева, который в конце 1920-х годов переселился из Старой Руссы в Ленинград. Комнату Карцеву «со всей обстановкой» предоставил в своей большой квартире один из его дальних родственников – инженер Грюнман. Всего же братьев Грюнманов, по словам В. М., было трое, все были инженерами, и до революции у них были свои дачи на Рижском взморье. Того из Грюнманов, который приютил В. В. Карцева, звали Павлом Ивановичем. С женой и сыном Павликом он жил (мемуары дяди характерны точными привязками) на углу Среднего пр. В. О. и 9-й линии. Стоп! Это же тот дом, где жила семья Марковых, подумал я (другой-то угол – табачная фабрика). Совпадение? Да как это может быть! Я позвонил четвероюродному брату, Косте Маркову. Не говорит ли ему что-нибудь фамилия Грюнманов, в квартире которых в 1936 году умер Карцев?