– А то, как же! Квартира напротив нашей по второй лестнице… К бабушке Ляле (Елена Алексеевна Маркова) эти Грюнманы часто заходили…
И я услышал еще одну блокадную историю. Ее, конечно, следовало бы поместить как дополнение к «Блокаде» В. М.…
Васильевский Остров, поздняя осень 1941 года (видимо, ноябрь, электричество, хоть и с перебоями, но в дома еще подают). Во время воздушного налета огромная бомба попадает в многоэтажный дом на 6-й линии. Взрыв был такой, сказал Константин Андреевич, что даже их огромный дом – от места падения бомбы метров триста – словно подкинуло. От этого сотрясения с окон квартиры Грюнманов сорвались и упали светонепроницаемые шторы. Но свет в комнатах продолжал гореть, и Грюнманов тут же арестовали.
О том, что они арестованы, стало известно от соседки Грюнманов, которая наведывалась в их квартиру, оставшуюся не закрытой. Марковы, к тому времени занимавшие часть своей бывшей квартиры, жили через стенку с семьей гидробиолога Поллона. Хлеб, сказал Костя, кажется, уже выдавали по низшей норме, и соседка Грюнманов принесла детям Поллонов и ему (было ему 11 лет) жареные мясные котлеты. Позже Костя узнал, что котлеты были приготовлены из жирного кота, оставшегося после Грюнманов.
– Сколько лет прошло – не могу слышать запах даже крольчатины, – сказал Константин Андреевич.
Я спросил у него, инженером какой специальности был Грюнман.
– До революции, кажется, в какой-то телефонной компании, потом тоже вроде был связан с телефонией…
Фамилия немецкого происхождения, профессионал-связист, подавал световые сигналы во время вражеского налета… Дачи в остзейских дюнах, которыми до революции владели Грюнманы, кажутся в настоящем сюжете уже перехлестом. Такого набора улик могло хватить не на одну семью. О судьбе братьев Павла Ивановича – Иване Ивановиче и Викторе Ивановиче Грюнманах, которые жили, судя по справочнику, около Князь-Владимирского собора, ничего узнать не удалось.
Ни одного человека с фамилией Грюнман в списке жителей Петербурга сейчас не числится.
В последние годы жизни дяди мне случалось время от времени сопровождать его на вечерней прогулке, и несколько раз мы заходили к Пиотровским, которые жили совсем поблизости. Заходили мы всегда ненадолго, и, хотя визиты эти никакой деловой нагрузки не несли, всякий раз Владислав Михайлович и Борис Борисович друг к другу, можно сказать, прилипали. Предметом их разговора было, конечно, что-нибудь, касающееся Эрмитажа. В том, что исключительно об Эрмитаже говорил действующий его директор, ничего удивительного нет, но я, признаться, всякий раз удивлялся, что дядя, который к тому времени уже более полутора десятков лет не работал в Эрмитаже, продолжал быть в курсе всего, чем жил его Русский отдел. Территориальная близость к Эрмитажу – дядя жил на Миллионной, 11, – такой контакт, конечно, отчасти объясняла. Но и позже, когда он переселился на улицу Чайковского, ничего не изменилось. Впрочем, особенно запомнилась мне как раз такая их встреча, которая к эрмитажным делам никак и не относилась.