Борисов слушал старика и в то же время у него вертелась мысль: «Этот Айнар — давний друг и наставник Ставинского, и годы, видно, не разрушили их отношений. Друзья продолжали общаться. И если предположить, что Ставинский — это Мартовой, который никуда не отлучался во время убийства Лунина, то почему бы Айнар не мог взять на себя заботу ликвидировать Лунина, понимая всю опасность создавшегося положения, при котором разоблачение Ставинского может как-то зацепить и его. На него никто не подумает, потому что трудно было предположить, что поиски убийцы приведут в Ригу».
— Значит, вы этого Айнара никогда не видели и ничего о нем не знаете? — спросил Борисов, поняв, что Ольшевский кончил говорить.
— Да, мне не приходилось с ним встречаться.
— А как его фамилия?
— Фамилия? — растерянно заморгал Ольшевский. — Не знаю... Никогда не слышал... Таня называла его по имени. В самом деле, зачем же я наговорил вам с короб, если не знаю главного!
— Извините, может, вы знали, но забыли?
— Уверяю вас... Для меня это была эпизодическая личность. Сейчас спрошу. Авось?.. Вильма с Татьяной почти ровесницы и были очень дружны. — Ольшевский пошел в другую комнату, но вскоре вернулся. Он развел руками и сел на прежнее место.
«Вот и зашли в тупик... — Борисовым овладело уныние. — Айнар! Сколько их в Риге! В таком положении знать одно имя — это все равно, что не знать ничего»...
— Покажите мне хоть фотографии Ставинского, — вздохнул он.
Но его ждал новый удар. Ольшевский сказал, что его фотографии Татьяна, по-видимому, сожгла в последний вечер. В альбоме их нет, а они там были всегда. Следователь при осмотре камина обнаружил в нем обгоревшие уголки каких-то фотографий.
— Какая досада! Зачем же она это сделала! — вырвалось у Борисова.
— Очевидно, в последние минуты своей жизни Таня меньше всего думала о том, что фотографии Петра кому-то нужны будут больше, чем ей... — В голосе Ольшевского слышалась горькая ирония.
Ольшевский принес альбом в красном сафьяновом переплете с серебряными резными угольниками.
— Хоть карточки Татьяны посмотрите, — предложил он, раскрывая альбом. Он склонил голову низко-низко, пытаясь рассмотреть снимки, и Борисов только сейчас обратил внимание, что на нем очки с очень выпуклыми стеклами.
— Я почти ничего не могу различить... Катастрофическое падение зрения. Вот уже два года, — смущенно сказал он, как бы оправдываясь. — Но вы говорите, что там изображено, а я буду комментировать на память.
Просматривая альбом и слушая объяснения Ольшевского, Борисов подумал, что, пожалуй, бесполезно показывать старику фотографию Мартового, хотя она и увеличена до размеров открытки. Но все-таки он попросил его посмотреть.