Между тем оспаривать решение маркизы не имело смысла: маркиза унаследовала материнскую власть баронессы, и теперь ей надлежало распоряжаться жизнью Сесиль, направляя ее к сокрытой цели, уготованной будущим.
Сесиль пошла за альбомом.
Затем, словно не доверяя себе, она решила запечатлеть свою скорбь и сделала рисунки кровати, камина и основной мебели в комнате умершей.
Потом нарисовала и саму комнату.
Прошло немало времени, и она попросила у маркизы разрешения пойти проститься с могилой матери.
То было, как мы уже говорили, одно из протестантских кладбищ — без креста и могил, обычное поле, обнесенное оградой общее пристанище, где прах обращался в прах, и ни единая надпись, свидетельствуя о благочестии живых, не указывала на личность усопшего. Таков уж протестантский культ: продуманная система, алгебраическая теория, попытавшаяся все свести к математическому доказательству, и первое, что ей удалось сделать, — это уничтожить основу всякой поэтической религии — веру.
Одна лишь могила матери Сесиль отличалась от всех остальных — поросших местами травой холмиков — черным крестом, на котором белыми буквами значилось имя баронессы.
Эта могила с крестом находилась в углу кладбища, под красивыми, всегда в зеленом уборе деревьями, и выглядела живописно, как ни одна другая часть этого невеселого, скорбного поля.
Сесиль преклонила колена перед свежевзрыхленной землей и нежно поцеловала ее. Дочь, слишком бедная, чтобы поставить матери памятник, мысленно уже перенесла из сада на эту могилу самые прекрасные розы и лилии: будущей весной она собиралась прийти сюда, чтобы, вдохнув аромат цветов, соприкоснуться с душой матери. Это было еще одно утешение, от которого ей предстояло отказаться. Сад, комната, могила — всему приходилось говорить прощай.
Сесиль занялась рисунком могилы матери.
И теперь, неведомо как и почему, призрак Анри, который в течение минувших дней смутно маячил где-то в глубинах памяти, принимал более отчетливые очертания, становился, так сказать, более живым. Ей казалось, что вытесненный на какое-то время из ее жизни тягостными событиями, Анри возвращался, став более близким и необходимым, чем раньше; мысль девушки напоминала вздыбившееся от налетевшей грозы озеро: волнение еще не улеглось, но по мере удаления грозы она обретала былую ясность, снова устремляясь к предметам, интересовавшим ее прежде.
Работа над рисунком продвигалась, и Сесиль все больше утверждалась в мысли, что Анри живет не только в ее воспоминаниях, но находится где-то рядом с ней.
И тут у нее за спиной послышался легкий шум. Обернувшись, она увидела Анри.