Так что, согласитесь, ситуация складывалась весьма соблазнительная и для старой женщины — ну много ли ей осталось жить? — и для юноши, у которого все будущее было впереди. Анри ежедневно встречал своих сверстников, ставших уже капитанами. Госпожа де ла Рош-Берто ежедневно видела в проезжавших мимо экипажах, на которых уже снова начали появляться гербы, старинных подруг — как выяснилось, при Империи они обрели более того, что потеряли во время Революции. Постепенно Анри сошелся кое с кем из молодых людей. Маркиза возобновила связи с некоторыми из прежних знакомых. Анри получал предложения; перед маркизой тоже открывались горизонты. Соблазн славы, с одной стороны, притягательная сила благополучия — с другой — все это незаметно подтачивало политические верования, не совсем зрелые у Анри и перезревшие у г-жи де ла Рош-Берто. Только они не решались признаться в этом друг другу. Сердце одного было пока еще слишком неискушенным, а сердце другой — слишком пресыщенным, так что оба они прекрасно понимали: их присоединение к Бонапарту — это отступничество. Однако у каждого из них имелся тайный предлог для этого, который они считали вполне допустимым, и таким общим предлогом, служившим извинением амбициям Анри и одновременно эгоизму маркизы, была их любовь к Сесиль.
В самом деле, что могло ожидать бедную девочку с возлюбленным без будущего и бабушкой без состояния?
Впрочем, само собой разумеется, Анри с маркизой с готовностью приняли те доводы — не важно, хорошие или плохие, — которые утомленная преданность всегда зовет на помощь.
Так, выяснилось, что Бонапарт не был, как утверждали раньше, безродным корсиканцем, преуспевшим солдатом, удачливым офицером. Бонапарт принадлежал к одному из самых старинных семейств Италии; один из его предков был в 1330 году флорентийским подеста́, имя его значилось в Золотой книге Генуи на протяжении четырехсот лет, а дед, маркиз де Буонапарте, как продолжали утверждать правоверные роялисты, составил реляцию относительно осады Рима коннетаблем Бурбоном.
Однако не лучше ли было бы сослаться на иные доводы, гораздо более убедительные, чем все перечисленные, а именно: Наполеон был гениальным человеком, любой же гениальный человек заслуживает места, которое народ позволяет ему занять; зато после него народ волен вернуть это место тем, у кого он его узурпировал.
Еще говорили — и в ту пору это соответствовало истине, — что Бонапарт, неповинный в революционных крайностях, ни разу не обагрил руки кровью Бурбонов.
Сесиль и Анри никогда не строили планов на будущее, а между тем, по взаимной склонности, овладевшей ими с первого взгляда и за последние полгода, что они виделись — в Англии каждую неделю, а во Франции ежедневно, — и только возраставшей, молодые люди поняли, что принадлежат друг другу: им просто не было нужды строить планы и обмениваться обещаниями! С первого раза они, как Ромео и Джульетта, принесли в глубине души клятву, над которой даже смерть не властна.