Почему-то эта мысль вызвала новый поток слез. Возможно, она права. Возможно, я изменю свою жизнь и, возможно, научусь лучше любить, и, возможно, когда появится кто-то следующий, я наконец все сделаю правильно. Но я не хотела следующего. Я просто хотела Джейка.
Усмехнувшись, я вытерла глаза низом футболки.
– Не велика важность. Надо только пережить бар-мицву, поехать домой, забрать собаку, склеить осколки и начать новую и улучшенную жизнь. – Перспектива вдруг показалась ужасно унылой, а потому минуту спустя я добавила: – Может, возьму пару уроков танцев.
Джи-Джи кивнула.
– Гениальная идея, дорогая, – сказала она, будто одна идея способна решить все проблемы. – Ты всегда фантастически танцевала.
Мы позволили этой идее повиснуть в воздухе, пока я переваривала все то, о чем мы только что говорили. Наконец после долгого молчания я спросила:
– Так Дункан тебе все рассказывает?
– Все, – ответила она, чуть закатив глаза. – Намного больше, чем мне хотелось бы знать.
– Как по-твоему, от этого он тебе больше нравится? Или меньше?
– Больше, – сказала она. – Определенно больше.
– Сомневаюсь, что я дала бы тот же ответ.
– Ты к нему придешь. Продолжай работать. – Потом она встретилась со мной взглядом. – Дункану всегда лучше удается пытаться, чем добиваться успеха.
– Семейная черта.
Она улыбнулась.
– Вспомни об этом, когда он покажет тебе сумку-холодильник.
Я нахмурилась.
– Какую еще сумку-холодильник?
Но она только покачала головой и встала, чтобы отнести свою тарелку в раковину.
– Я не вправе говорить.
* * *
На следующее утро я проснулась поздно. Джи-Джи, сама едва проснувшись, варила на кухне кофе. Наступил день бар-мицвы. День, когда надо взглянуть в лицо прошлому и будущему на одном и том же мероприятии. Мне надо было сделать многое – помыть и уложить волосы, подобрать наряд и придумать способ убедить всех и каждого – включая меня саму, – что, невзирая на все факты, которые твердили обратное, моя жизнь сложилась прекрасно.
Мне бы следовало вскочить, принять душ и бежать выполнять программу. Но мне просто хотелось слоняться по дому в халате.
Джи-Джи рассматривала меня поверх чашки с кофе.
– Позволь мне нарисовать тебя, – сказала она наконец.
Я сморщила нос.
– Не хочу, чтобы меня рисовали.
– А вот и нет, – настаивала она. – Ты свернешься на зеленом диване и расскажешь еще про свой поход, и я запечатлею тебя влюбленной. – Она жестом очертила мою так называемую ауру.
– Скорее уж измученной.
– Невелика разница.
Что я могла сказать? Когда твоя восьмидесятитрехлетняя бабушка хочет нарисовать твой портрет, остается только ей позволить.