Лиза обернулась, глянула удивленно и брезгливо — ну понятно, где сразу его узнать. Она двинулась дальше, а Клементьев хотел крикнуть, позвать — хотел и не мог, как случается во сне, когда мерещится, будто бы тебя собираются убить, а ты содрогаешься от смертного ужаса и не можешь крикнуть. Он остановился, втянул воздух и опять уперся в колотушки, мигом догнал, отшвырнул колотушки, потянулся к Лизе рукой, все не в силах выдавить хоть слово.
И тут — от водки ли, а может, потому, что под колесико подвернулся особенно склизкий, опасный лист — Клементьев качнулся и повалился набок.
Лиза шарахнулась в сторону, рядом еще шарахнулась женщина, что-то щелкнуло, упало на каталку — там, где полагалось быть ногам Клементьева, водись у него таковые.
Его подняли тотчас, усадили, над головой он слышал:
— Товарищи, «скорую» вызвать надо!
— К даме приставал, пьянчуга несчастный. Ему бы не ноги, а другое откромсать.
— Послушайте, у него с сердцем плохо…
— Такси!
— Да бросьте, пьяный он…
— А если пьяный — так не человек, что ли?
— Его давеча милиционер вел, я видела…
— Да плюньте вы!
— Не городите чепуху, товарищи, надо человеку помочь…
Клементьев жалко улыбнулся всем, кто сочувствовал и кто хулил, сказал наконец:
— Спасибо, поскользнулся, вот и все. Вам всем спасибо.
Он откатился подальше — люди ушли своей дорогой — и только тогда разглядел светлое, похожее на медаль, что швырнули в каталку — Лиза швырнула или та, другая, напуганная им женщина.
Это был металлический рубль.
Не серебряный даже. Из сплава какого-то.
Зато — юбилейный. К двадцатилетию Победы.
Клементьев хотел запустить им по асфальту, но раздумал.
Не так уж много у него рублей.
Этот отдаст он ресторанному гардеробщику, чтобы тот выволок и сдал Клементьева носильщику, когда Клементьев окосеет в доску.
1967 г.
Станиславу Николаевичу Лебедеву, бухгалтеру швейной артели, повестку принесли для скорости прямо на службу, поскольку военкомат был рядом, принесли в обеденный краткий перерыв, когда в конторе он был один, по заведенному обыкновению перекусив домашней пищей. Доставила квиток военкоматская сторожиха, знакомая Лебедеву, как и почти все в городке, она было нацелилась похлюпать носом и запричитать, но Станислав Николаевич, сдержанный человек, не дал к этому поводу. Он протер очки, носимые больше для солидности, обчистил круглой суконкой перо и витиевато, с росчерком на манер птичьего крыла расписался, потянулся было поставить входящий номер, но спохватился, опамятовался, положил бумажку в карман, подумал и переправил в кошелек, пузатый, однако пустой. Пелагея постояла еще, целилась погоревать и поделиться душевным, Лебедев не захотел понять и сказал здраво: