Увидев город, за который он бился, воскрешенным, Добрынин словно помолодел. И даже то, что фонтаны еще не работали, что статуи были спрятаны, словно египетские мумии, в деревянных коробах, не мешало ему видеть этот город прекрасным.
И родное море, Финский залив тоже были рядом.
Из дому Павел Добрынин прислал нам две свои фотографии. На одной он снят в 1940 году в Кронштадтской школе оружия. А вторая была напоминанием о том, что с этим человеком сделал фашизм.
«Эти звезды, — писал Павел Добрынин, — мне выжгли фашистские варвары, но добиться от меня они не могли ничего… Эти звезды — моя родина, СССР».
В своих письмах к нам Добрынин вновь писал о пареньке из Кронштадта: «Я до сих пор его вспоминаю… Как хотелось бы мне его найти и женщину, что стояла тогда недалеко от танка».
Через несколько недель после возвращения ветерана домой мы получили от Анны Николаевны Добрыниной телеграмму о скоропостижной его смерти.
Словно мина замедленного действия, пролежавшая четверть века в земле, разорвалась у его ног. Или мертвый, невесть где закопанный в петергофском парке враг встал из-за своего уже, не существующего бруствера и поразил моряка проклятой давней нулей. Воспоминания опасны. Они убивают и тогда, когда война уже давно отгремела.
Павла Добрынина хоронили с почестями…
Теперь яблоньки будут расцветать уже без него. Он не успел увидеть розовую пену их первых цветов, собрать крепкие, созревшие плоды. И яблоньки, и все, что он создал в своем доме трудолюбивыми руками, осталось теперь как память о нем.
Моряк-балтиец спит в уральской земле.
Но если вдруг тот паренек из Кронштадта, теперь уже взрослый человек, или женщина, что помогла в черный день моряку добрым словом, узнают себя в этих строках, откликнитесь. Напишите семье Павла Добрынина, чтобы дети его могли вместо отца передать вам свою благодарность!
Вот и закончился затянувшийся на тридцатилетие поход в прошлое.
Случилось так, что из всего пережитого за военные годы этот оставшийся неизвестным до последнего времени подвиг, этот десант стал для нас самым сильным, самым мучительным воспоминанием. И люди, ушедшие и погибшие с ним, словно взывали к нашей памяти: «Расскажи, не оставляй неизвестным то, что обязаны знать многие. Нет, не для нас и даже не для наших детей, не для бренной земной славы. А для того, чтобы юноша, ставящий на заре здесь легкий парус, девушка в праздничном платье, приходящая в пору своих мечтаний побеседовать сама с собой, наедине с морем, все, кому дорог этот благословенный уголок земли, знали, чувствовали, что мы тоже причастны к их счастью, к их судьбе, незримо следуем за ними, направляем их путь.