Утром приказ был объявлен бойцам полка. На последней строке его чтение было прервано возгласом:
— Отомстим за командира!
Казалось, весь строй выкрикнул эти слова.
Вскоре латышские бойцы закрепились у гранильной фабрики. Здесь уже находился пришедший в Петергоф другими дорогами войны отдельный латышский батальон, которым командовал тоже участник освободительной войны в Испании — коммунист Жанис Фолманис (известный латышский писатель Жан Грива).
Сын батрака, Жан с юности посвятил себя делу борьбы за свободу. В Риге вступил он в подпольную компартию Латвии, написал свои первые революционные стихи.
У батальона была примечательная особенность — он боролся с гитлеровцами под флагом, вытканным и подаренным Жанису Фолманису ткачами Валенсии в 1937 году.
Жан пронес его с собой через концлагеря оккупированной гитлеровцами Франции, привез в родную Латвию, когда она стала свободной. И вот теперь это знамя здесь, под Петергофом, осеняет его бойцов. Командир батальона, сражаясь в этих местах, не раз размышлял: «В Россию было вывезено много испанских детей. Неужели никого из них нет среди защищающих Ленинград? Вот бы встретиться… Не могу забыть Испанию тех дней…»
А через несколько дней он прочитал во фронтовой газете о молодом испанце-ополченце, сражавшемся почти рядом, под Петергофом, Гонсалесе Эулехио.
«Надо встретиться. Дети! Испанские дети…»
Но пока было но до этого. Батальон не выходил, из боя. Храбро сражался он за Большой дворец, за каждую улицу, за каждый дом. Но латыши несли потери. В одном из тяжелых боев они потеряли сразу двадцать бойцов. Хоронили убитых с воинскими почестями, под троекратный оружейный салют. С непокрытыми головами у могилы стояли товарищи. Среди них был и Гонсалес, о котором писала газета и которого так хотел повидать командир латышского батальона. Каким-то путем Гонсалес узнал, что латыши сражались и на его родине. Лео не мог успокоиться, пока не увидит их своими глазами. И вот он стоит среди бойцов батальона латышей в трагическую минуту — на похоронах убитых. Лео смотрел на склоненное над свежевырытой братской могилой знамя — подарок испанцев и еле сдерживал слезы.
Жанис Фолманис, стоявший рядом с ним, видя, что Лео плачет, обнял его за плечи, сказал по-отцовски, ласково:
— Успокойся, сынок. Крепись!
Вперед выступил политрук роты Андрей Балодис, известный в батальоне поэт:
— Я скажу вам стихами.
Пусть ночь как лед, не задрожат солдаты.
Нас ненависть ведет, в руках винтовки сжаты.
И на огонь завеса тьмы упала.
Несется черный конь, и стужа сердце сжала.
Отходит враг, и тишина смертельна.