Девлет-Гирей ждал два дня, после чего повёл войско на юг. Перед ним, до самой Оки, лежали почти не защищённые русские земли, а значит, Крымское ханство напитается рабами и богатством. Перед тем как уйти, Девлет-Гирей, что отныне обрёл второе имя Тахт Аглан — взявший трон, повелел Дивей-мурзе:
— Позови бакши. Будем писать письмо царю Ивану.
Когда в походный ханский шатёр явился долговязый, худой старик, Девлет-Гирей приказал:
— Пиши.
Писарь поклонился, достал дощечку для письма, бумагу, принадлежности, обратился во внимание.
— Жгу и пустошу всё из-за Казани и Астрахани, а всего света богатство применяю к праху, надеясь на величие Всевышнего. Я пришёл на тебя, город твой сжёг, хотел венца твоего и головы; но ты не пришёл и против нас не стал, а ещё хвалишься, что-де московский государь! Были бы в тебе стыд и дородство, так ты б пришёл против нас и стоял. Захочешь с нами душевною мыслию в дружбе быть, так отдай наши юрты — Астрахань и Казань; а захочешь казною и деньгами всесветное богатство нам давать — не надобно; желание наше — Казань и Астрахань, а государства твоего дороги я видел и опознал...
* * *
Крымчаки ушли, оставили после себя слёзы и разорение. Страшным был сон, ещё ужаснее пробуждение. Пришла беда, тошно, да миновать не можно. Выгорела Москва. Будто и не существовало града стольного. Сиротливо стоят закопчённые стены Кремля и Китай-города, башни, редкие каменные строения и храмы. Окаменевшими от горя богатырями-великанами взирают они печальным взором на усеянные мёртвыми телами сожжённые улицы, на великое множество утопленников в Неглинке, Яузе и Москве. Густой смрад исходит от незахороненных трупов людей и животных. Сколько их было задавлено, сгорело в своих жилищах и на улицах, задохнулось в подвалах, утонуло, погибло от татарских сабель, копий и стрел? Сосчитать ли? Сколько детей своих потеряла матушка-Русь? Сколько славных воинов и воевод? Умер от жара боярин Вороной-Волынский, в каменном подполе своих хором угорел с семьёй израненный князь Иван Бельский, зарезан в давке на Живом мосту воевода Никита Шуйский... Достанет ли у Руси сил защитить себя?
Лета 7080-го виде царь крымский гнев Божий над Русскою землёю попущением Божиим за грехи наша. И приде царь с великими похвалами и многими силами на Русскую землю...
Пискарёвский летописец
Седмицу провалялся Дороня в монастырской келье: ногу раздуло, жар в теле то и дело бросал в беспамятство, в страшные сны. Не раз приходил к нему в видениях печатник Андроник Невежа, падал на колени, плакал, молил спасти книги. Дороня бросался в огонь, задыхался от дыма, кричал, пугая монахов, выныривал из небытия и снова проваливался. В бреду тянул руки к образу, пытался вынуть его с полымя, но стоило коснуться оклада, как лик Божий превращался в ненавистное лицо Саттар-бека. Дороня хватался за саблю, а крымчак обретал вид Ульяны. Жена падала на грудь, прижималась, плакала. Дороня жалел, гладил по льняным волосам, они клочьями отставали от черепа, липли к ладоням. Ульяна поднимала голову, оказывалось, что она не плачет, а смеётся широко раскрытым, синегубым, беззубым ртом. Лицо пухло, расплывалось, искажало черты. Изуродованные облики менялись: родители, сестра, братья, Севрюк, запорожец Павло, иноземец Фабиан, Аникейка, Прохор, Евлампий. Они смеялись, тянули к нему руки. Он просыпался в страхе, поту и дрожи. Это повторялось не раз. Монахи успокаивали, давали попить, укладывали снова.