— Теперь бокс, это важно. Борись, пока сможешь. В начале поединка, в середине и…
— …до конца.
Он улыбнулся, потом повернул голову к Жозефине. Они переглянулись как-то странно, напряженно. Она опустила голову.
— Коко, постарайся понять меня, потому что я не знаю, сумею ли подобрать слова.
Он поднял кулак, посмотрел на стену напротив. На портрет Рокки. Отец, отчаянно стараясь сдержать слезы, сидел под ним, прислонившись спиной к той же стене, примерно в метре от снимка. Я снова поймал взгляд Жозефины, потом Наполеона. Неужели… Нет, я, наверное, не понял. Или все еще не проснулся. Или опять подскочила температура. Я вспомнил сцену на кухне в день рождения Наполеона. И рисунок матери, который она сделала потом. Перчатки, потертые перчатки… Перчатки Рокки… И моего отца…
Сердце у меня остановилось. В горле застрял ком. Я зажал себе ладонью рот, чтобы не закричать. И еще ближе склонился к Наполеону.
— Ты понял? — шепнул он так тихо, что я почти не расслышал.
— Кажется, да…
— Я всех провел, да?
— Но это же так…
— Да, это шедевр, я знаю…
— Получается, вы дрались по-честному…
— Нет. Не по-честному. Только жульничал я. Так что я тебе не соврал.
— Что он говорит? — спросил отец.
— Да так, папа, что он… что он тебя любит. Если вкратце. И еще всякие пустяки, но это не важно.
— Trafe, Bubo. (Отлично сыграно, малыш.) Наклонись поближе, еще кое-что послушай. Во время перерыва Рокки сказал мне, что болен. Болен, и жить ему осталось всего несколько недель. Эта мерзость пожирает его изнутри. Боксер не станет врать. А тем более Рокки. Я его хорошо знал и видел по глазам, что он говорит правду. В них был печальный свет: такой появляется, когда боксер собирается повесить перчатки на гвоздь. И тогда он попросил меня…
— …позволить ему выиграть. Он попросил тебя дать ему уйти с победой.
— Нет… Это я сам решил. Мое природное великодушие. С ним был мальчонка. Маленький, совсем малюсенький. Крохотный, чуть больше червячка. Не знаю, куда подевалась его мать. Ты знаешь, у нас, боксеров, такая жизнь… Он попросил меня о нем позаботиться. Воспитать его, надеть на него перчатки и сделать настоящим великим боксером. Вырастить чемпиона в память о нем, Рокки, чемпионом, который достигнет всего того, чего сам он достигнуть не успел. Он был уверен, что малыш весь в него. Но, увы, он ошибался. Особенно он просил не говорить мальчику, кто его отец. Видишь, я сдержал обещание только частично. А остальное не получилось. Еще несколько часов, и Рокки мне за это шею намылит.
— Нет, у тебя почти все получилось. Ты император, и твое царство сохранится навечно.