У героя двойственное отношение к тем, кто сопротивляется монголам. С одной стороны, он сочувствует этой борьбе, но с другой — не видит для нее шансов на успех.
Он сотрудничает с завоевателями не ради хлеба и даже не ради собственной безопасности, а ради того, чтобы на бумаге изложить правду о происходящих вокруг событиях. Его книга не предназначена для современников, она скрыта для истории, для будущих поколений. И не факт, что ее кто-нибудь прочтет.
Исторический антураж тут служит лишь фоном для личной трагедии человека, пережившего гибель своей страны, своей цивилизации и вынужденного сотрудничать с ее поработителями. Автор хорошо понимал своего героя. И именно из реальности XX века перенесено в прошлое ощущение безнадежности. И русский раб, появляющийся в первой главах повести «Чингисхан», — еще не самое страшное. Куда страшнее герой, появляющийся в первых строках «Батыя».
Тот самый джигит, что принес Хаджи Рахиму привет от Джелал ад-Дина — Арапша. Ведь он тоже русский. И даже помнит об этом: «Вероятно, я из какой-либо северной страны: мордвинов, саксинов или урусов, — продолжал Арапша, — потому что эти рабы, особенно урусы, славятся своей силой. А меня Аллах наградил большой крепостью».
Автор идет дальше — он вводит в повествование мать Арапши — вдову Опалениху. И даже почти сводит их вместе — Опалениха становится пленницей Субудая, а Арапша — начальником личной охраны Батыя. Читатель ждет встречи матери и сына — и она не происходит. Читатель вправе ждать, что вид растерзанной земли предков как-то воздействует на сознание воина, заставит вспомнить о том, кто он на самом деле. Но «ружье» опять не стреляет. Арапша равнодушно проходит весь русский поход, увешивает своего коня украшениями, снятыми с убитого русского воеводы, и ничего не шевелится в его душе.
Это страшнее, чем раб, смирившийся со своей судьбой. Тот хотя бы помнит, кто он. Раб стар, Арапша — молод, и это не случайно. Ибо на глазах писателя рождалось новое поколение русских людей, получавших советское воспитание и забывавших в своей советскости о том, что они русские. Именно их руками советская власть уничтожала памятники русской истории, их руками преследовала «бывших», их руками распространяла большевизм дальше по миру.
Далеко не всякий читатель видел это соотнесение давно минувших лет и советской реальности, но многие чувствовали и за страницами исторического романа о трагических событиях русской истории видели новых завоевателей и новое иго.
Почему всего этого не увидели советские цензоры? Они что-то подозревали, недаром «Чингисхан» и «Батый» столь долго прорывались к читателю. Почему все же прорвались? Потому что советские идеологи лучше знали советского человека и поняли, что он этого смысла, заложенного автором, не увидит. А еще найдутся те, кто будет считать положительными героями монголов, и это будут не только жители Средней Азии. От умного, благородного и решительного образа Бату-хана, созданного Василием Яном, — прямая дорожка к гумилевскому миролюбивому Батыю, что хотел лишь «пройти через русские земли».