Роза, жилистая, как спринтер, башкирка, всегда приезжает со своим столом. Как она его без машины таскает по Москве? В столе есть овальная дыра для лица. Роза — массажистка. Смотреть в дырке особенно нечего, но это и не важно — прикольно сопя носом, Роза мнет спину, и постепенно начинается улет. Одна беда — телефон. Боясь пропустить работу, Роза всегда отвечает на звонки и, ловко прижимая «Моторолу» плечом, продолжает делать массаж. Но — слабнут ее пальцы, не сопит нос, а из моих глаз исчезают диковинные цветы и образы. Вот опять. Кажется, муж.
— Ну зачем ты сейчас об этом? Мне некогда — у меня клиент. Что значит — какой?
Отставив телефон, Роза больно щипает меня за бок:
— Сань, а ты миллионер?
Вынув лицо из дырки, я быстро вру:
— Да, конечно! Несомненно! — и падаю обратно.
— У меня клиент, — продолжает Роза, — американский миллионер.
И вдруг через секунду:
— Да пошел ты сам на хер!!!
Телефон-раскладушка с треском захлопывается. И вновь надо мной сосредоточенно сопит нос, и я шагаю по желтой кирпичной дороге к изумрудному горизонту. Заканчиваются 90-ые…
…Я таки помер, вознесся и в очереди стою, а мужичонка передо мной блажит скороговоркой, типа он, мужичонка, всю-то жизнь прожил в Саратове, женился на однокласснице и не изменял ни разу, начал с табельщика и дошел до главбуха, и есть он поэтому самый праведник. А Бох слушает его с каким-то омерзением и вдруг говорит голосом высоким и дребезжащим, как у какого-то старого артиста:
Я, — говорит, — тебе даровал одну-единственную жизнь, а ты, гондон, так ее серо и бездарно просрал! В трубу его!!!
Тут апостол Павел в кожаном переднике ловко подскочил — хвать бухгалтера одной рукой за воротник, второй за жопу да и швырк просителя в большую трубу, откуда идет горячий воздух и весь предрайник отапливает.
— Следующий!!!
Вышел я на полусогнутых, открыли дело и только приготовился оправдываться, как вдруг Павел и говорит:
— Это, — говорит, — Иваныч. Его следует пропустить.
— Ну ща! — возмутился Бох. — Вы мне тут и бухгалтера чуть не протащили. Читай меморандум по делу!
— …Фарцовщик… мент… невозвращенец, — забубнил Павел, — жил в разных странах… изменял бабам и Родине…
— И Родине? — удивился Бох.
— Так точно. Вот тут, в деле, «измена Родине»… «лишен советского гражданства»…
Бох расплылся в благостной улыбке — глаза его лучились добротой.
— Ну вот! Есть же кадры достойные! Три жизни в одну впендюрил, подонок! — и гневно апостолам: — А вы все норовите шушеру всякую протащить!