— А? — до Киршенбаума пока не дошло, что полицейский инспектор обвинил его в убийстве. Похоже, молодой человек находился в собственном пространстве-времени, куда выпал, увидев истекавшего кровью дядю. Он с трудом понимал прямо обращенные и четко сформулированные вопросы, а всего остального не понимал вообще — единственным его желанием было так устроиться в кресле, чтобы даже краем глаза не видеть лежавшее на ковре тело.
— Может, хотите продолжить разговор в другой комнате? — осведомился инспектор.
— Да! — племянник вскочил на ноги. — Пожалуйста! В другой! Да…
В комнату, служившую Мечнику кабинетом, Амнона пришлось вести под руку — его шатало, и не будь рядом инспектора, молодой человек непременно наткнулся бы на стену.
— Сюда, — сказал Беркович и втолкнул Киршенбаума в шикарный до безобразия кабинет, где на столе стоял компьютер, а на полках — изумительные образцы керамики, подобранные, по мнению инспектора, без малейших признаков вкуса, но зато дорогих настолько, что, продав это барахло, можно было купить шикарную до безобразия машину марки «хонда».
Кресло в кабинете было точной копией того, что стояло в салоне, и Беркович опустил в него Киршенбаума, будто мешок с костями. Инспектору даже показалось, что кости стукнулись друг о друга.
— Возьмите себя в руки, — сказал Беркович. — Вы должны понимать, что подозревать в убийстве больше некого. Вы понимаете это?
— Я? — тупо повторил Амнон. — Я вошел и увидел… И сразу позвонил…
— Да-да, — нетерпеливо сказал инспектор, — вы действительно позвонили в полицию буквально через несколько минут после того, как вашего дядю полоснули ножом по горлу.
Амнона передернуло. Ну зачем, зачем этот полицейский говорит также ужасные слова? Неужели специально, чтобы сделать ему плохо? Чтобы он опять испытал этот ужас?
— Придя, вы открыли дверь своим ключом… Кстати, почему вы не позвонили, дядя бы вам открыл?
— Я… Ну… Я всегда открывал своим… Всегда… И раньше… И сегодня…
— Понятно, — кивнул Беркович. — Значит, смотрите. Вы вошли в квартиру, и больше отсюда никто не выходил. Сосед утверждает, что не прошло и минуты, как он услышал ваш крик.
— Ну… Я вошел и увидел… Закричал. Наверно.
— Похоже, что так, — согласился инспектор.
— И позвонил в полицию.
— Похоже, что так, — повторил инспектор, очень недовольный собой и этим совершенно непонятным делом. Черт побери, похоже, что оба — и сосед, которому не было смысла врать, и Киршенбаум, у которого для вранья было достаточно оснований, — говорили правду, одну только правду и ничего, кроме правды.
Закричал молодой человек через минуту после того, как вошел. Еще через две-три минуты позвонил в полицию. Конечно, убийца мог проникнуть в квартиру раньше, чем Мозес притащил с улицы велосипед и принялся чинить его в холле возле лифта. Возможно, Мечник сам открыл убийце дверь и, следовательно, был с ним хорошо знаком. Не исключено, что жертва и убийца какое-то время (около часа!) вели задушевную беседу (но при этом хозяин не предложил гостю выпить и не поставил на журнальный столик второй стакан для «колы»). Все это, конечно, возможно. Но тогда получается, что, полоснув Мечника ножом по горлу, убийца покинул квартиру через одно из окон — в салоне или в кабинете. И естественно, унес с собой орудие преступления — нож, о котором эксперт сказал с уважением: «Это лезвие, длинное и чрезвычайно острое. Раз — и готово».