Да и гроб с охлаждением был гениальным штрихом. Проктор ни за что бы не догадался о назначении гроба (впрочем, на самом деле у него и не было никакого назначения), но это должно было дать импульс его воображению и заставить идти на крайние меры.
Диоген напомнил себе, что негоже гордиться тем, что стало для Проктора, вероятно, самым ужасающим жизненным опытом. Но это позволило убрать телохранителя с пути – да, он испытывал неудобства, но оставался в живых. Констанс не простила бы Диогену, если бы он принял более радикальное решение.
По другую сторону коридора находилась комната, прежде служившая Еноху операционной. Со своей позиции Диоген видел конец операционного стола, изготовленного из раннего образца нержавеющей мартенситной стали. Поверхность стола все еще оставалась блестящей и отполированной, и Диоген видел в ней свое отражение. Отражение это было великолепным, шрам добавлял некоторую дополнительную элегантность его точеному лицу и разноцветным глазам. По крайней мере, он надеялся, что именно так это воспринимала Констанс.
«Ты упоминал о чувствах, которые я питаю к твоему брату. Тогда с чего бы мне проявлять интерес к его второсортному родственнику, особенно если вспомнить, как подло ты воспользовался моей невинностью?»
…Почему эти слова, брошенные ею в ярости, не покидали, мучили его? Но Диоген всегда был специалистом по самоистязанию, даже бо́льшим, чем по истязанию других. Искусству самобичевания его научил Алоизий. Алоизий, который был значительно старше (хотя и не умнее) и поэтому всегда опережал его на одну решенную математическую задачу, на один прочитанный роман, был на один дюйм выше, на один удар сильнее. Именно Алоизий, с его неодобрительным отношением, ханжеством и высокомерием, загнал его интересы и увлечения под землю, в самые тайные и извращенные области. И именно Алоизий спровоцировал Событие, которое покончило со всеми его надеждами на нормальное…
Диоген резко оборвал воспоминания, этот внутренний поток слов, почувствовав, как участилось дыхание и бешено заколотилось в груди сердце. Он взял себя в руки. Его ненависть к брату была справедливой и обоснованной. Она никогда не погаснет, а теперь, когда Алоизия не стало, никогда не будет удовлетворена. Но случилось странное: с уходом брата мысли Диогена прояснились. Он со всей определенностью понял, что в мире есть один-единственный человек, который может привнести смысл, удовлетворенность и радость в его жизнь.
И этим человеком была Констанс Грин.
Фраза из старого фильма непрошеной вторглась в его сознание: «То, что я вообще хочу тебя, вдруг представилось мне верхом невероятности, но в этом, вероятно, и есть причина. Ты невероятный человек, и я тоже»