. И именно так в первые дни после того, как он едва избежал гибели в вулкане Стромболи и его лавовой блевотине… именно так Диоген смотрел на свою нарождающуюся страсть к Констанс.
Даже теперь то мгновение вернулось к нему с яркостью вчерашнего дня: та схватка на жутком крутом (под сорок пять градусов) склоне Шиара-дель-Фуоко – Огненной лавины. Это был не лавовый поток вроде того, что течет на Гавайях, а скорее лавовый склон, адская дыра шириной в полмили, куда устремлялись громадные камни, раскаленные докрасна. Жар, генерируемый этим огненным склоном, создавал восходящий вихревой поток серы и пепла – и именно этот демонический ветер спас Диогену жизнь. После того как Констанс столкнула его с края обрыва, он рухнул вниз, но не упал, а на какое-то время завис в воздушных потоках, создаваемых жаром, пока его не отбросило на одну из стен огненной пропасти и он не оказался зажат в расщелине, так что одна его щека зашипела от соприкосновения со стеной перегретого камня. Хотя Диоген был в шоковом состоянии, он сумел высвободиться из щели, перебрался через край и на четвереньках продолжил путь в том направлении, которое сообщила его телу Констанс, обогнул истинный конус вулкана и в конечном счете добрался до дальнего края Джиностры. Джиностра, деревенька приблизительно с сорока обитателями, была крохотной крупицей сицилийской истории; попасть в нее можно было только на лодке. И именно здесь его, терявшего сознание от боли, приютила бездетная вдова, которая жила в домике за пределами деревни. Она не спрашивала его, как он получил все эти ожоги, и не возражала против его просьбы об абсолютной секретности; она даже как будто рада была обрабатывать его раны старинными мазями и настойками, имевшимися в ее распоряжении. И только за день до того, как покинуть ее, Диоген узнал об истинной причине ее добросердечия: она смертельно боялась его maloccio, опасного разноглазия, которое, согласно древней легенде, уничтожило бы ее, если бы она не сделала все возможное, чтобы спасти его.
Несколько недель Диоген не вставал с кровати, ожоги – самая ужасная боль, которую трудно облегчить даже при помощи средств современной медицины, – причиняли ему невыносимые страдания. И все же, пока он лежал там и его боль была размером со Вселенную, он мог думать только об одном – не о ненависти к Констанс, но о совершенно невообразимом наслаждении, которое он разделял с нею… всего одну ночь.
В то время он не мог этому поверить. Это казалось необъяснимым, как будто он находился в плену страстей некоего незнакомца. Но теперь он понимал, что его потребность в Констанс вовсе не невероятна. Фактически она была неизбежной – по всем тем причинам, которые он объяснил предыдущей ночью. Презрение Констанс к низменному рабскому миру. Ее невероятно глубокие познания. Ее замечательная красота. Ее хорошее воспитание, учтивость и манеры прежних времен в самом благоприятном сочетании с темпераментом, очищенным, как лучшая сталь, жаром и насилием. Она была тигрицей, облаченной в изысканные шелка.