— Вот баба-зверь! А чего от нее ждать? Лагерная! — отступали работницы, не желая связываться.
А она, понимая это, вспыхивала снова и еще долго кидала им злые, полные презрения слова.
Зная характер Клавки, можно было удивляться, как она крепко держит себя в руках — не пускает в ход кулаки. И все-таки однажды она не выдержала. Одна из обиженных ею мотальщиц предательски посоветовала ей развести самой ножи машины, через которые проходила нитка. Обычно это делал только мастер.
Возмущенная низостью, на которую сама не была способна, Клавка молча загнала перепуганную, но боящуюся кричать бабенку в угол и начала бить чисто по-мужски, с руки на руку, пока ее не остановил мастер.
— Ты что? Разбойница! Вылететь с работы захотела?
Хрипло дыша, растрепанная, в разорванной кофте, Клавка ухватилась за стену и, будучи не в силах говорить, только мотала головой. Нет, она не хотела этого. Она боялась потерять работу. И вдруг, не веря себе, услышала громкие голоса женщин, которые заступались за нее, говорили мастеру, чем была вызвана драка.
— За такие вредные штуки, и верно, бить надо, — возмутился мастер, но, увидав на лице Клавки торжество, сказал и ей: — А только не тебе, не здесь… Если будет такое еще раз — вылетишь. Как псих, как неуравновешенная. Поняла? Так и знай. Ну, будет галдеть. Понимать все же надо, женщины, раз человек в несчастье был — в лагере, надо и жалеть, не задевать, — и отступил — с такой злобой взглянула на него Клавка. — Вот черт! Кобыла ты необъезженная!..
— Себя жалей, старый пень, а мне жалости не надо! — кричала Клавка ему вслед. — Туда же… жалеть он меня вздумал. И не такие, как ты, объезжали, да не объездили.
Брошенное мастером слово «неуравновешенная» стало почти прозвищем.
Да, душевного равновесия не было. И не могло быть. Она ни с кем не была близка, ей казалось, что она и не нуждалась в людях, настолько продолжала не верить в возможность их искреннего участия.
— Слушай, Клавка, так бы я и вздула тебя, — подскочила к ней однажды тоже бывшая лагерница.
— С чего ты? — удивилась та.
— С чего? Третий раз подходит к тебе человек по-хорошему, — и подтолкнула одну из старых, опытных работниц. — Показать тебе что-то хочет, а ты…
— А кто ее знает, зачем она подходит да мямлит что-то, — грубо сказала Клавка, оглянувшись на невысокую, бледную женщину.
С превосходством молодого, сильного человека она посмотрела на выбившиеся из-под платка тронутые ее диной волосы, на немолодое лицо и немолодые же, с выступающими узлами жил руки и неохотно уступила свое место.
Неуклюжая от толстой ватной кофты и теплого платка женщина неожиданно легкими, ловкими руками медленно, чтоб можно было видеть каждое движение, разбила моток о разбивалку, встряхнула, потянула его так, что выровнялись все нити и нужный конец выпал сам. Так же ловко, одним легким, четким движением она надела моток на винду, причем нужный конец нити оказался внизу. Именно легкость ее движений поразила Клавку. Это было то, что давал опыт многолетней работы в цехе, как раз то, к чему ее не приучила работа в лесу, где нужна была только физическая сила. Не спуская глаз с ловких умелых рук, Клавка попросила показать все еще раз и еще раз, потом, несмело отодвинув мотальщицу плечом, стала на свое место и проделала все сама.