— Через два месяца, изо дня в день, как раз два года будет. — И, увидев, что он смотрит на нее, чего-то ждет, поторопилась уйти. Оглянулась у ворот, увидела пустую улицу, а думалось, что он еще стоит, пожалела: «Что на самом деле, не Кирюшка ведь. Можно бы и поговорить по-хорошему».
Летом проводила длинные вечера за книгой, в кино, и как-то утихла боль, прошла горечь, отступили сомнения. «Ничего, переживется. От этого не умирают, — усмехнулась, — не уезжают». И ошиблась.
В день рождения, когда, пользуясь сухим осенним днем, Клава и Петровна убирали остатки с огорода, а Витюшка в новом костюмчике сидел на ящике, через забор поздоровался Степан.
— Давай посидим, покурим, — сказал он другому, с кем шел.
— Милости просим, посидите, нам веселей, — отозвалась Петровна, — только прясла-то у нас разошлись сидеть вам на них неловко. Поправить бы надо, да нам с ней не под силу.
— Не надо, сделаем сами, — нахмурилась Клава, увидев, что Степан уже оглядывает, что надо сделать.
— Ну-ка, сынок, — снял Витюшку с ящика, — неси топор. Ох, и костюм у тебя… Хорош. Неси.
— Топол? Я сейчас… топол.
— Куда тебе, постреленок, — подхватила его на руки Петровна. — Пойдем вместе.
Степан глядел им вслед с той же улыбкой, какую Клава видела только раз, но запомнила надолго. Одним взглядом она окинула, как в себя взяла, и эту улыбку, и его еще более посветлевшие от солнца волосы, и тронутое загаром лицо, резко отличавшееся от светлой кожи на груди, видной в раскрытый и откинутый ворот косоворотки. И заметила, что он как-то особенно смел и весел.
— Хитришь? Не один, значит, не прогонят.
— А это брат. У меня от него ничего не скрыто. Зачем привел? А чтобы у сына дядя был. Мало ли что…
Не то испуганная, не то обрадованная, не зная, как быть, Клава взглянула в сторону, встретила внимательный взгляд таких же темных, как у Степана, глаз, в которых не было ни осуждения, ничего плохого. Человек просто хотел понять, какая она, улыбнулся и, шагнув к ящику, сунул какой-то сверток.
— Племяшу кое-что, — сказал вполголоса.
— Спасибо. Наскочили вот на работу, лучше бы не останавливались, — с трудом нашлась что сказать Клава.
Она поймала себя на желании поправить платочек, из-под которого, наверное, выбились волосы. «Ладно, что хоть платье хорошее не сняла». И вдруг еще больше смутилась, опустила глаза, и от этого стал особенно заметным ее нежный рот, мягкая линия ее щек. Вся она, сильная, молодая, была по-особому на месте в этом огороде, с лопатой в руках. Но в глазах Степана и его брата прочла, что все у нее в порядке, все в ней для них хорошо, и оправилась от смущения… «Пришло же в голову… Ну, посмотрят, да и уйдут… Только и всего. Не гнать же».