– Роман? – удивился Мочка и, забыв о мерах предосторожности, наклонился над книгой. – Роман! Господин Новаковский никогда не читает романов. И господин Чус тоже. Это пустая трата времени и энергии.
– Марсиане не понимают, что значит воображение, капитан. Вымышленные произведения для них пустой звук. Они не видят снов, не мечтают и… не читают романы. Они точны до боли. Поэтому они не могут нас понять.
– А господин Чус?
– Чус, вероятно, сам хотел бы стать марсианином. Чего ты еще от меня хочешь? Может, дашь мне, наконец, минуту спокойствия?
– Почитайте мне.
– Офигел, что ли?
– Ну, пожалуйста. Я никогда не читал романы. О чем этот?
– О том, что наши планы, даже самые лучшие, всегда сталкиваются с планами других. Я перечитываю его, чтобы не забывать об этом.
– Наверное, это нехороший роман для капитана дирижабля, – оценил Мочка, но не ушел. А подавленный воспоминаниями Кутшеба наконец уступил и начал читать вслух:
Сдвинуть с места эти твердыни и сотни им подобных? Обмануть бдительность этих стражей и тысячи других, охраняющих безопасность Египта? Нарушить законы, оставленные Рамсесом Великим и еще более могущественными владыками, которых двадцать династий освятило своим признанием? [2]
* * *
Май 1967 года по старому календарю, пятьдесят второй год Предела, пятнадцатый год Мира, Краков
Маленький голем выслеживал их аж до паба «У Стасинки», где им удалось дешево поесть и недорого выпить. Там питался весь Краков, поэтому заведение разрасталось с каждым годом, осваивая все новые и новые помещения, но не позиции в меню. Стасинка делала ставку на простоту и выигрывала. В Кракове были и более дешевые заведения, были и более изысканные, однако таких же посещаемых больше не было. Несмотря на это, два свободных места для Кутшебы и его товарища все-таки нашлось.
Пришлось, конечно, постоять, но им повезло: как только они оказались первыми в очереди, двое мрачных мужчин лет около сорока, своими строгими дешевыми костюмами и тяжелыми взглядами напоминавшие городских чиновников, закончили обедать. Через минуту Кутшеба уже сидел возле огромного мужчины, по одежде которого нельзя было сказать ровным счетом ничего, кроме того, что он был непонятно кем. Его товарищ – небритый тип с налитыми кровью, немного раскосыми глазами, седеющими волосами и массивным подбородком, украшенным старым шрамом от ножевого ранения, и неряшливыми седыми бакенбардами – казался не слишком приветливым, но Кутшебе случалось есть и в худшем обществе. Он уселся напротив седого, даже не спрашивая, свободно ли. Шулер занял место по другую сторону стола.