– У себя, – ответила я.
Но папа осторожно заметил:
– У тебя трехэтажный дом. С лестницами.
Я закрыла глаза.
– Я перееду на первый этаж.
Теперь он почти уже шептал:
– На первом этаже нет ванной. И кухни.
Я, конечно, знала об этом.
– Я что-нибудь придумаю.
Но мы все отлично понимали, что я ничего не смогу придумать. Что бы я стала делать – ползать по лестницам на коленях? Хотя это, может быть, мне и удалось бы.
– Ерунда, – сказала мама своим самым безапелляционным тоном. – Ты не сможешь жить там. Я уже разговаривала с риелтором. Он сказал, что сейчас самый удачный момент для продажи. Ты неплохо на этом заработаешь. – А потом она добавила: – И ему очень понравился твой декор.
И это говорила мне женщина, которая убедила всех соседей в том, что к лету я буду как новенькая.
– Я не собираюсь жить с родителями, – объявила я. – Я уже не ребенок!
– Это же просто временно, – сказал папа, всегда готовый подсластить пилюлю. Но я указала пальцем на маму:
– Не смей разговаривать с риелторами! Не смей продавать мой дом! Ты сама сказала, что я буду как новенькая!
Это было так по-детски – винить ее в моих бедах. Маленькие дети иногда так поступают прежде, чем поймут, что во многих отношениях их родители так же бессильны, как и они сами.
Но в то же время это было и декларацией независимости. Всю свою жизнь я обращалась к маме за инструкциями – как поступить, куда пойти, как сделать что-то. А мама убеждала и меня, и врачей, и, похоже, всех наших соседей, что я преодолею этот паралич.
Но, может быть, она больше уже не должна была вмешиваться в мою жизнь.
Хотя, если быть честной, я сама позволяла ей это.
В натянутом молчании, которое последовало за этим, мы все чувствовали вибрацию моих мыслей, как заставляющий землю немного дрожать сдвиг тектонических плит.
Столкнувшись с таким моим поведением, которое раньше было присуще только Китти, мама сдалась. Она подняла руки:
– Хорошо. Мы не будем продавать твой дом.
– Конечно, нет. Если ты этого не хочешь, – подтвердил папа.
– Я не хочу.
Как они могли подумать, что я этого захочу? Разве я уже и так не отказалась от многого?
– Но весь вопрос состоит в том, – сказала мама, возвращаясь к главному, – что у тебя уже почти не остается времени.
– Я это знаю, – сказала я, упрямо не прикасаясь к своему обеду.
– Поэтому мы считаем, – с напускной жизнерадостностью заявил папа, – что нужно прямо сейчас сделать все возможное, чтобы ускорить твое выздоровление.
Я долго молчала, переводя взгляд с одного на другую, прежде чем сказать почти рычащим голосом:
– Вся моя жизнь сейчас состоит в том, чтобы делать «все возможное». И пяти минут не проходит, чтобы я не старалась «ускорить свое выздоровление»!