Но солдатские ряды шли, шли, шли мимо, шеренга за шеренгой, не оглядываясь, не обращая внимания на лежавшее со скрещенными на груди руками тело. Убитый слепой старик — великое дело! Три месяца войны, и в каждой деревне не один, десятки были повешенных и убитых. Солдаты тщательно отбивали шаг и заранее уже подтягивались, ожидая команды «смирно»: в конце улицы, на правой стороне, у каменного двухэтажного здания школы стояла легковая машина полковника и около нее группа офицеров. Полковник — жесткий строевик, и если мимо него пройти без должной выправки, лучше было бы на свет не родиться: житья не будет.
Капитан на ходу круто обернулся к шагавшим за ним шеренгам и, отступая задом, картинно колыша стан, крикнул:
— Смирно! Глаза налево!
Налево? Он ошибся? Начальство не на левой, на правой стороне. Капитан явно забыл, что он идет спиною вперед. Не только Ян понял так, вся его шеренга дружно повернула головы вправо.
— Налево! Скоты! — бешено крикнул полковник. — Десять суток ареста каждому!
Головы мотнулись в обратную сторону. Но не только Ян — вся шеренга заметила в тот момент, когда она повернулась к полковнику: по фронтону двухэтажного здания, высоко, вдоль самого карниза, крупными — от крыши до окон — черными, четкими буквами было написано в три строки на чешском, польском и немецком языках:
Помни о Танненберге!
Батальон прошел за Меленки километра три, потом свернул на голое, горелыми колючими стеблями ощетиненное поле: здесь приказано стать биваком. Левее, ближе к деревне, стали австрийцы, по правую сторону дороги — мадьяры.
— Окапываться не надо, — разъяснил лейтенант, зябко пряча руки в обшлага шинели: было сыро, промозглой, тяжелой сыростью, душно пахло прелой и горелой соломой. — На самом рассвете пойдем в атаку: русские занимают опушку леса — отсюда пять-шесть километров. Но разведка точно установила, что там их кучка всего, заслон: до утра нас будут прикрывать эсэсовцы, они выдвинуты в передовую линию. Поэтому командование, учитывая усталость людей, разрешило никаких работ не производить и прямо ложиться на отдых.
— Благо перины уже постелены, — сказал Любор, — приплясывая, чтобы согреть промокшие ноги: в темноте его угораздило загрязнуть в какой-то канаве с водой чуть не по пояс. — А сам господин полковник к нам не пожалует? Правда, как здесь ни комфортабельно, это все-таки не то, что надо. Мы мечтаем о постели с балдахином для господина полковника.
Солдаты рассмеялись, и даже лейтенанту пришлось задавить прорвавшуюся улыбку. Постель под балдахином — погребальная колесница. Где еще, кроме как над катафалком, над последним смертным ложем, увидите вы балдахин? Лейтенант погрозил пальцем.