Однажды мы пришли навестить бабушку. И вдруг явилась молоденькая, розовощекая девушка штрафовать деда за задержку книг из библиотеки. Девушка, видимо, понятия не имела о смерти, — возмущенно доказывала, что можно было найти время и вернуть книги.
Ленька сказал ей:
— Если бы он не умер, он бы сдал книги. Он был очень хороший дедушка.
И девушка больше не спорила. Ушла.
Мы часто вспоминали деда. Неужели обязательно нужно умирать, чтобы доказать, что ты всем нужен, что без тебя, оказывается, тебя недостает?
Создавалось впечатление — по крайней мере, у меня, — что Ленька таил свою боль, а мы, взрослые, передавали ее друг другу.
Он, можно сказать, любил бывать на кладбище. Как это ни странно, весной здесь было очень хорошо. Тишина, какая-то умиротворенность, зелень и еще что-то… Что? Наверное, то, что все атрибуты смерти не производили никакого впечатления по сравнению, предположим, с радостной голубизной неба. Одна и та же мысль приходила в голову: первое, что вызывает вид смерти, — это жажда жить.
Каждый раз Ленька приносил деду подарок — то пластмассового солдатика, то рисунок, то вышивку, то пластилинового космонавта. На другой день, если вещь не исчезала, то уносил ее обратно.
Когда он вспоминал о деде, глаза его становились задумчивыми, немного недетскими, с примесью удивления, но не грусти.
Однажды я пришел на кладбище, чтобы переменить воду в банке с цветами. Подойдя к знакомой оградке, я остановился в изумлении: взявшись руками за железные прутья, Ленька разглядывал фотографию деда.
Я не окликнул сына. Он обернулся сам, сказал:
— Хороший был дедушка. Не понимаю только, зачем он умер? Я буду таким, как он. Буду большой, заработаю денег, поставлю ему красивый памятник. Чтобы он на коне сидел, а в руках красное знамя. Да?
Словом, жизнь текла своим чередом.
Тульская двустволка висела на своем месте.
Патронташ — тоже.
>1966–1960 гг.