– Ну вот, так-то лучше, – заботливо сказала Митци, когда Хэл села. – Могу я наконец вам что-нибудь предложить? Возраст позволяет вам бокал вина?
И уже несколько лет, подумала Хэл, но вслух не сказала. Надраться здесь не самая светлая мысль. Она сознательно неопределенно засмеялась.
– Я бы предпочла чай, который вы упомянули, благодарю.
– Вернусь через секунду. – И Митци с силой потрепала сына по голове. – Фредди, выключи.
Когда родительница вышла, Фредди даже не сделал вид, что собирается отложить телефон, но покосился на Хэл.
– Привет, – сказала она. – Я Хэрриет.
– Привет, Хэрриет. А что у тебя за татуировка?
– Татуировка? – Хэл было удивилась, но вовремя сообразила, что хлопчатобумажное платье съехало, обнажив плечо и край крыла. – Ты про эту? – Она ткнула пальцем за спину, и Фредди кивнул:
– Похоже на птицу.
– Это и есть птица. Сорока.
– Круто, – сказал он, не поднимая головы, так как, судя по всему, столкнулся с каким-то препятствием в игре, а потом добавил: – Я ужасно хочу татуировку, но мама говорит, что через ее труп.
– До восемнадцати тебе закон не позволяет, – быстро включилась Хэл. Тут хоть безопасная территория. – Ни один уважающий себя мастер не пойдет на это. А ты ведь не хочешь к тем, кто пойдет? Тебе сколько лет?
– Двенадцать, – с грустью протянул Фредди, захлопнув телефон и впервые подняв глаза на Хэл. – А можно посмотреть?
– Хм-м… – Этот вопрос переходил определенную черту, но Хэл не знала, как отказать. – Ну… да. Наверно, можно.
Она пригнулась и почувствовала, как Фредди оттянул ворот, обнажив склонившую голову набок птицу. Пальцы у него были холодные, Хэл постаралась не вздрогнуть.
– Круто, – еще раз сказал он, на сей раз с завистью. – Ты сделала ее из-за этого дома? Ну, здесь все эти сороки… – Он махнул рукой в сторону деревьев за окном, и Хэл невольно обернулась.
На улице совсем стемнело и только свет из комнаты поблескивал на мокрых ветвях, но Хэл будто воочию снова увидела сорок, рядком рассевшихся на ветвях тиса, с которых капала вода. Она покачала головой и натянула ворот платья, закрыв птицу.
– Нет. Моя… мою маму зва…
В самый последний момент до нее дошло, что, утратив бдительность, она чуть было не ляпнула непоправимое. Ведь эту татуировку она сделала в память о маме. Мэгги[2]. Будем горе горевать. Тогда это казалось правильным. Но волна липкого ужаса обдала ее, когда она поняла, что готова была произнести настоящее имя мамы. Глупо. Как глупо!
– Я звала ее сорокой. Такое прозвище, – сказала она после паузы, довольно долгой для того, чтобы в полной мере прочувствовать, как под ногами разверзлась бездна. Легенда была ниже всякой критики, но с ходу ничего лучше в голову не пришло. Правда, мальчишка, кажется, не заметил затянувшейся паузы.